Русско-турецкая война 1828-1829 гг. Начало. Поражение на море не заставило Турцию идти на уступки, в Константинополе после известий о Наварине начались волнения, был разграблен городской арсенал, толпа разобрала более 6000 ружей. Возникла угроза жизни сотрудникам посольств. Такая...

Русско-турецкая война 1828-1829 гг. Начало

Олег Айрапетов, 24 Апреля 2016, 16:19 — REGNUM Поражение на море не заставило Турцию идти на уступки, в Константинополе после известий о Наварине начались волнения, был разграблен городской арсенал, толпа разобрала более 6000 ружей. Возникла угроза жизни сотрудникам посольств. Такая же ситуация возникла и в Смирне, где толпа угрожала консульствам держав. Местные власти ничего сделать не могли. Обстановка оставалась напряженной вплоть до прихода трех союзных фрегатов, появление которых успокоило население. 9 ноября раис-эфенди представил послам России, Англии и Франции ноту, в которой содержались следующие требования: 1) компенсации за уничтоженный флот; 2) удовлетворение за нарушение нейтралитета; 3) воздержание в будущем от вмешательства в греческий вопрос. 10 ноября эта нота была отвергнута на том основании, что сражение в Наварине было вызвано действиями турецкого флота, а покровительство, оказываемое грекам, вытекало из условий Лондонского договора. Дальнейшее пребывание дипломатических миссий трех союзных держав в Османской империи вскоре стало небезопасным, и они вынуждены были покинуть ее. Встречный ветер задержал корабль, на котором находился русский посол А.И. Рибопьер перед Буюк-Дере до 18 декабря 1827 г., и он стал свидетелем насильственных действий против русских купцов и судов в турецкой столице и ее окрестностях.Русское посольство не смогло вернуться домой через Черное море, и вынуждено было эвакуироваться в Неаполь. При выходе из Дарданелл посольский корабль был обстрелян (как выяснилось, по ошибке) турецкой артиллерией. Немедленно после его отъезда великий визирь отправил в Петербург письмо, в котором упрекал русского дипломата за нарушение протокола (тот не нанес прощального визита с изложением причин своих действий) отъезда. Нессельроде ответил в апреле 1828 года — связь между столицами была уже весьма затруднена. Он полностью поддержал Рибопьера: «Вследствие поступков самой Порты, ему оставалось только, чтобы не унизить Двора своего, оставить Константинополь и чрез то дать чувствовать Министерству Его Султанского Величества, к чему ведут такие поступке в надежде, что оно еще успеет размыслить о грозящих Турции опасностях и перестанет действовать по гибельным внушениям страстей». Страстей действительно было немало. 8(20) декабря 1827 г. был издан хатт-и шериф султана, призывавший к джихаду — священной войне против неверных, и, прежде всего — против русских. На Россию возлагалась ответственность за начало греческого восстания.Впрочем, под огонь турецкой критики попали и другие страны, также виновные в «мятеже»: «Кроме Россиян и другие Франки, побуждаемые корыстолюбием, тайно оказывали инсургентам всякого рода действительные пособия, и через то сами были единственною причиною продолжения бунта. Наконец, через происки России, Франция и Англия вступили с нею в согласие, и под предлогом ущерба, причиняемого их торговле продолжением столько лет мятежа, они бесчисленными ухищрениями покушались отторгнуть греков от подданства блистательной Порты, превратить их в независимое государство, препятствовать, чтобы блистательная Порта ни под каким видом не вмешивалась в их дела, отделить их совершенно от мусульман, постановить, чтобы они сами себе назначали правителей, избираемых из среды их, по примеру Валахии и Молдавии, чтобы платили блистательной Порте некоторую только ежегодную подать, и, предлагая множество других нестерпимых условий, требовали от блистательной Порты даровать им независимость. Очевидно, как ясный день, что вследствие таковой независимости неверные захватят под свое владение все европейские и азиатские области, обитаемые греками, и мало-помалу поставят райев наряду с мусульманами, и обратно; что, может быть, мечети и мольбища наши обратят они в церкви и станут в них звонить в колокола, и что напоследок совершенно сотрут мусульман с лица земли».Аккерманские соглашения назывались в этом документе «нелепыми» и их принятие объяснялось исключительно желанием выиграть время для организации новой армии. Естественно, что она, как и все заключенные ранее с Россией договоры расторгались. «Пребудем же тверды в отказе нашем согласиться на нелепые предложения вышеупомянутых трех держав, и если признав справедливость нашего отказа, они сами откажутся от участия в деле Греческом, тем будет лучше, но если напротив они по прежнему будут настаивать, чтобы Блистательная Порта приняла сие предложение, то вспомним, что все неверные составляют только один и тот же народ, и что в таком случае, когда бы все они вместе соединились, мы со своей стороны, в полном уповании на Бога и его пророка восстанем поголовным ополчением за веру и империю свою, и все наши улемы, государственные сановники, и буде должно, все даже мусульмане соединятся тогда в одно тело. Из сего следует, что война сия отнюдь не походит на все предшествовавшие ей брани. Она будет уже не война государства с государством для расширения пределов. Нет! Намерение неверных, как-то выше изложено (и от чего Боже избави!) клонится совершенно к тому, чтобы истребить с земли мусульманский народ и попрать религию Магометову, а потому война сия есть война за религию и отечество. И так, богатые и бедные, знатные и простой народ, словом, всякий мусульманин, да поставит себе за долг сражаться, и да не дерзнут они и мыслить о востребовании какой-либо платы… Итак, возложим на Бога надежду, что везде сокрушим подлых неверных, врагов нашей веры и империи, и что везде мусульмане увенчаны будут победой».Все это делало войну неизбежной. Но только войну Турции с Россией, в которой Петербург отнюдь не ставил перед собой задачу разрушения Оттоманской империи. 25 декабря 1827 г. (6 января 1828 г.) Нессельроде предупредил русских послов в Лондоне и Париже, предложив им известить британское и французское правительства, что «…если такое совершится вопреки нашей воле, это ничуть не повлияет на умеренность, лежащую в основе всей политики нашего Августейшего Государя, успокоить тем самым наших союзников и доказать, что благодаря приверженности этим принципам всеобщий мир не может подвергнуться опасности». Заверения в том, что император не намеревается идти далее реализации Лондонской конвенции 6 июля 1827 г. были по разному встречены союзниками. Французская дипломатия отнеслась к ней с доверием, английская — без. Перспективы ограничения конфликта были все же неплохими. Ни Англии, ни Франции, также участвовавших в Наваринской битве и продолжавших действовать в поддержку греков, турки войну так и не объявили. Нечсколько более сложным было положение Сербии. Получив в конце 1826 г. из Петербурга сообщение о заключении Аккерманской конвенции, Милош 15 января 1827 г. созвал собрание представителей сербского народа, которому и сообщил о взятых на себя султаном в отношении Сербии обязательствах. 17 января собрание утвердило Милоша в звании князя и приняло решение отправить в Константинополь делегацию для того, чтобы просить Махмуда II признать избрание наследственного сербского князя и разработать основы для новых отношений с Портой. 8 марта делегация отправилась в Константинополь, где после баян-наме 20 дека. 1927 г. была арестована. 14(26) февраля 1828 г. Нессельроде призвал Милоша Обреновича оставаться нейтральным и соблюдать спокойствие, не смотря на призыв султана к джихаду и отказ от условий Аккерманской конвенции.Для самого Петербурга сохранять спокойствие было уже невозможно. 14(26) февраля Нессельроде псотавил Лондон в известность о том, что чаша терпения русского правительства переполнена и у императора не осталось другого выбора, как защищать интересы своей страны оружием. «Турецкое правительство, противно своим обещаниям, — отмечал Мольтке, — продолжало занимать оттоманскими войсками Молдавию и Валахию. Оно решило односторонним образом сербские дела, не спросив на то согласия России; наконец, свободное плавание судов, через проливы Босфор и Дарданеллы, необходимое России для преуспеяния ее южных провинций, было, под разными предлогами, ограничено произвольными мерами. Храмы греков лежали в развалинах, богослужение было прервано, патриарх их умерщвлен, и русский посол, оскорбленный диваном и угрожаемый чернью, должен был выехать из Константинополя. Спрашивается, каким же образом Россия могла бы не вмешаться в дела Турции при политике вмешательства, которой следовала Австрия в Италии, Франция в Испании и Англия в Португалии?» В целом, война начиналась в неблагоприятной для России внешнеполитической обстановке, но, как отметил Нессельроде в письме к Каподистрия от 21 марта (3 апреля) 1828 гг., бывают «моменты и обстоятельства, при которых сделки становятся невозможными». Поэтому русский МИД делал все возможное для того, чтобы подчеркнуть отсутствие у Петербурга каких-либо амбициозных планов на Балканах и Проливах. Защита собственных интересов, попранных положений ранее подписанных соглашений и трактатов — именно такое видение природы конфликта Россия представляла Европе, где находились ее потенциальные противники, самой опасным из которых была Австрия. Вплоть до начала войны оставалась неясной позиция, которую изберет Вена, ее нейтралитет в русско-турецком конфликте отнюдь не был гарантирован.Австрийские войска сосредотачивались в Трансильвании под предлогом маневров, гарантий в том, что эти маневры не закончатся вторжением в Валахию, не было. Между тем, подобное действие Вены сделало бы невозможным активные действия русских войск за Дунаем. Николай I вынужден был дать командующему Южной армией генерал-фельдмаршалу П.Х. Витгенштейну следующие секретные инструкции: 1) если австрийские войска попытаются остановить действия русской армии в Дунайских княжествах, то Витгенштейн должен был пригласить их отступить назад; 2) если же они не отступят, то русская армия должна была продолжить движение вперед; 3) если австрийцы окажут сопротивление, то воздействовать на них силой и, обезоружив, отправить назад через австрийскую границу.Инструкции МИДа вызвали явное непонимание у Витгенштейна. «Сверх сего, поставляя себе в священную обязанность не скрывать мнения мои перед Августейшим Монархом — писал он Дибичу 26 ноября (8 декабря) 1827 г., — я нахожу принужденным сказать, что разум инструкции, сообщенной мне от графа Нессельроде, относительно предусматриваемой возможности встретить австрийские войска в княжествах, под покровительством России состоящих, не может иметь желательного успеха, ибо приглашение австрийскому военному начальнику возвратиться в свои границы, как в деле от него независящем, не может иметь никакого действия, а протестация и возложение всех последствий на его ответственность — еще менее. Сверх сего, если австрийцы, расположенные в Трансильвании, решатся вступить в княжества, то в три марша могут прикрыть постами кратчайшее пространство от границы своей до Дуная и возбранить дальнейшее движение армии при начальном ее действии. Не говоря о моральном влиянии, которое таковое действие может иметь над войсками, для коих в долговременном мире, для внушения к себе и к начальникам доверия, нужно сколь можно блистательное открытие войны в самом ее начале, я обращу внимание токмо на вещественные затруднения, в которые армия поставлена быть может при таковой встрече австрийских войск, в края мало населенном, в соседстве четырех турецких крепостей, при замерзании рек и когда земля покрыта снегом. В ожидании разрешения, по отправлении донесения, пройдет 20 дней, но 20-тидневное пребывание армии в таком положении едва ли не будет принято за поражение и не поставит ли правительство в необходимость (при несомненном упорстве австрийского кабинета поддержать действие свое) прибегнуть к силе оружия или к возвращению в свои границы армии, за несколько дней из оных выступивших».9(21) декабря 1827 г. об инструкциях Витгенштейну был извещен и русский посол в Вене. В первом случае (если бы австрийцы отступили) он должен был заявить Венскому Двору благодарность за понимание, во втором — высказать удивление русского правительства поведением австрийских войск, в третьем — заявить о том, что случившееся равносильно объявлению войны России, к которой она готова, но которую можно избежать выводом австрийских войск и обязательством не вмешиваться в войну. Однако до этого не дошло. В Австрии понимали, что вмешательство в войну может принести не только легкие и кратковременные успехи на первом этапе, но и длительные затруднения с неясными последствиями на втором. В штабе 2-й армии далеко не все разделяли пессимизм Витгенштейна.В отличие от своего начальника, Дибич был настроен решительно и не испытывал колебаний. «Касательно австрийцев трудно предположить, — писал он в ответе главнокомандующему 31 декабря 1827 г.(12 января 1828 г.), — чтобы сия держава возымела против нас неприязненные действия, ибо она не может не чувствовать, что решаясь препятствовать знаменам нашим развиваться в столице оттоманов, тем самым подвергается опасности увидеть оные в собственной своей столице. Но если бы, не смотря на то, сверх всякого чаяния, она показала свою неприязненность, тогда план войны воспримет совсем другой вид. Мы тогда должны будем, прежде нежели перейти за Дунай, направить главные действия наши против Австрии». Эти соображения отнюдь не строились на песке. В Царстве Польском была сформирована Обсервационная армия, в состав которой входили польские войска, два пехотных армейских, корпуса, гвардейская пехота, два сводных и два резервных кавалерийских корпуса.22 марта (3 апреля) 1828 г. Николай I обратился с письмом, объясняющим причины и планы русской политики, к королю Франции Карлу X. В письме содержался призыв к поддержке в случае расширения участников конфликта за счет Австрии и Англии. Французский монарх высказал сомнение насчет готовности Лондона вступить в войну, и твердо обещал активную поддержку, если нейтралитет нарушит Вена: «Тогда Государь увидит во мне искреннего друга и верного союзника. Мы принуждены будем заинтересовать в нашей системе Пруссию; она будет иметь большой вес, и Франция будет значительно облегчена, если не будет вынуждена с ней сражаться». Король установил ежемесячную субсидию Греции в размере 500 тыс. франков, которая должна была выплачиваться с 1 мая 1828 г. по 1 января 1829 г. Видя поддержку, которую оказывают России Франция и Пруссия, австрийцы резко изменили тон. 5 апреля Меттерних подписал открытую ноту и меморандум Турции, в которых содержался призыв принять положения Лондонского протокола и обсудить границы будущего греческого государства, в которые Австрия готова была включить только полуостров Морея и некоторые острова Архипелага. Франц I предложил султану восстановить действие положений всех русско-турецких договоров и Аккерманской конвенции, предупредив, что в противном случае он не будет в состоянии «отказать Его Величеству Императору Всероссийскому в моральном одобрении его решений». Взамен от России просили приостановить начало военных действий. Очередная уловка венской дипломатии была сорвана Константинополем — султан отказался принять эти предложения и они утратили всякий смысл. 14(26) апреля 1828 года Николай I подписал Высочайший Манифест «Об открытии войны с Оттоманскою Портою», в котором, в частности говорилось: «Порта вызывает Россию на брань, грозя ей войною истребительною; воздвигает поголовное на нее ополчение; объявляет ее непримиримым своим врагом; попирает конвенцию, в Аккермане заключенную, и тем самым ниспровергает все прежние договоры, ею утвержденные; провозглашает, что самое заключение сего акта было с ее стороны токмо предлогом к сокрытию военных ее приготовлений. В след за тем оскорбляются прав и достоинство Российского флага; удерживаются корабли; грузы их падают в добычу насильственного самовластия; даже подданные Наши осуждаются или изменить подданству, или оставить немедленно Турецкие владения; пролив Боспорский запирается; Черноморская Наша торговля стесняется; города и области южного края, лишась сего единственного истока их произведений, угрожаются бесчисленными потерями.»Одновременно с манифестом была подписана и «Декларация о причинах войны с Оттоманскою Портою и обстоятельствах, ей предшествовавших», в которой более детально перечислялись причины, вызвавшие войну и приводилась краткая версия истории начавшегося конфликта. Среди прочего особенное внимание в ней было уделено не только нарушением со стороны султана существовавших договоров и соглашений, но и попытки османской дипломатии сорвать заключение мира между Россией и Персией. «Нужно ли доказывать, — говорилось в «Декларации…», — что Россия не может сносить сих оскорблений и попускать столь явно враждебных действий. Отказаться от естественных выгод своего положения, дозволить лишить себя прав, приобретенных победами и договорами, равно славными и полезными, сие значило бы унизить достоинство Державы, изменить чести, изменить первому долгу Правительств. Права и обязанности России в сем случае тем священнее и очевиднее, что ее миролюбие и умеренность не могут подлежать сомнению».Особого воодушевления последний документ не вызвал, да и не мог вызвать. «Война разгорелась, — говорилось в обзоре общественного мнения за 1828 г., подготовленном III отделением Собственного Его Императорского Величества Канцелярии, — но, к большому удивлению всех, народная масса не проявила ожидавшегося энтузиазма. Какова могла быть причина? По общему мнению, это объясняется, что при объявлении войны обращались к Европе, не подарив ни единым взглядом Россию. Снабженный объемистыми приложениями, преисполненными совершенно отвлеченной и для большей части населения непонятной политической декламацией, манифест ничего не говорил сердцу. В нем не было ни слова о Греции, ни о вере православной, ни о матушке России(разр. оригинала — А.О.). Все дело рассматривалось как простая ссора между двумя дворами, которая должна была быть улажена армией без участия в ней народа.» Подобная тональность этого документа была естественной. Вступая в войну, Петербург более всего хотел избежать разжигания страстей в России или в Европе. Император неоднократно подчеркивал, что греки, как мятежники против своего законного суверена, не вызывают у него никаких симпатий, но неспособность Порты соблюдать взятые на себя обязательства сделало войну неизбежной.«Наша политика выдержала испытание, но настал черед проявить свою военную мощь. — Обращался 27 апреля (9 мая) 1828 г. к Поццо ди Борго Нессельроде. — Убедившись, что нас пока невозможно остановить в проведении нашего справедливого предприятия, Австрия готовится исподтишка к войне, собирает под знамена отзываемых из отпуска солдат, усиливает свою артиллерию, постепенно реорганизует резервы.» Все надежды русский министр возлагал на быструю кампанию, которая заставит Австрию отказаться от планов выступления. В любом случае особо важное значение он придавал отношениям с Францией: «При нынешних обстоятельствах союз Франции и России является одной из основных гарантий всеобщего мира…» Через четыре дня после начала русско-турецкой войны в Вену был отправлен официальный запрос — признает ли император Франц I законной войну России против Турции. На аудиенции 24 мая 1828 г. он заверил русского посла, что Австрия сохранит строгий нейтралитет, прибавив при этом: «Но не спрашивайте меня, признаю ли я эту войну справедливою? По совести, я не могу оправдать Наваринского погрома, которым вызвана настоящая война».Теперь все зависело только от того, как и когда закончится начавшаяся война. Положение Турции было исключительно тяжелым: старая армия уничтожена, а формирование полноценной новой не завершилось. В начале 1828 г. турки имели приблизительно 180 тыс. чел., из которых иррегулярных войск — около 100 тыс. (ценность и количество этого ополчения были неоднородны, тем более, что по традиции оно служило с конца апреля по конец октября), в основном это была конница, однако они напрягали все усилия для увеличения численности и качества своих войск. На Дунае у Порты имелась флотилия в составе 100 судов с 2−3 орудиями на каждом. Рассчитывать на поддержку Египта не приходилось — войска Ибрагим-паши блокированы в Морее, военно-морской флот уничтожен, торговое судоходство резко сократилось в связи с блокадой Средиземного моря, финансы истощены (для того, чтобы исправить последнее, было организовано ограбление и изгнание в Азию с Балкан около 20.000 армян-католиков). Султан вынужден был писать своему визирю: «Соберись духом, ибо, Аллах ведает, опасность велика!»

Олег Айрапетов