«The Economist публикует рейтинг городов мира по критерию пригодности их для жизни. Киев в этом рейтинге оказывается на предпоследнем, 139-м месте. После него только Дамаск — столица страны, где идёт главная на сегодняшний день война на планете».
В первый раз я оказался в Киеве зимой 1990 года. Мне было 19, Советскому Союзу оставалось меньше двух лет, чернобыльской катастрофе было меньше четырёх лет. Мы с сокурсниками жили в посёлке Буча, как раз по дороге от Киева к Припяти, и однажды поутру, когда я ожидал киевскую электричку, мне показалось, что мимо пропрыгал заяц с хвостом как у кошки. Ну 19 лет, вы понимаете — что радиационные мутанты, что последствия белого типа портвейна. Но вне зависимости от чего-либо Киев был просто прекрасен. Из больших городов я к тому времени бывал только в Москве, Ростове-на-Дону и Ленинграде, так вот Киев выглядел по сравнению с ними как другая планета.

Там было чисто. Вот не то чтобы просто чисто — там было стерильно. С погасшим уже окурком (я тогда, признаться, курил) приходилось идти по Крещатику ровно столько, сколько нужно, до урны, поскольку бросить окурок на тротуар было нельзя — это бы немедленно увидели все. Потому что никаких других окурков на тротуаре Крещатика не было.

А как хорошо было видно в Киеве москвича! Москвич в Киеве определялся на раз просто так: он подходил к переходу через дорогу и останавливался. И одновременно останавливались машины, едущие по дороге. Потому что киевляне никогда перед дорогой на переходе не останавливались — они просто переходили через дорогу, а машины их ждали. В Москве это до сих пор ещё иногда удивляет, а в Киеве это было нормальным уже в 1990-м, когда я там был в первый раз.

Второй раз я приехал в Киев через 10 лет, в 2001-м, уже на полгода. Я принимал участие в предвыборной кампании партии СДПУ(о). Крещатик уже не был таким чистым, а перед переходящим дорогу пешеходом почти никто не останавливался. В большой квартире неподалёку от Бессарабского рынка, где я жил, по ночам было холодно — почти не топили. Но Киев всё равно был волшебен, особенно осенью, когда Владимирская горка становилась золотой и прозрачной.

В последний раз я был в Киеве лет семь назад. В воздухе висело разочарование и пренебрежение. Напряжение чувствовалось даже в пещерах Лавры. В первый раз мне хотелось уехать из Киева. Ну то есть вообще там быть не хотелось. А ведь это было ещё только президентство Виктора Ющенко, и никакого запаха горелых покрышек на Крещатике ещё не ощущалось.

С тех пор я в Киев больше не ездил. С одной стороны, от разочарования тем, во что превращается город. С другой стороны, просто потому, что после 2014 года это для любого честного перед собой русского человека невозможно, если только у него там нет родственников или близких друзей.

А буквально на днях бизнес-подразделение британского журнала The Economist публикует рейтинг городов мира по критерию пригодности их для жизни. Киев в этом рейтинге оказывается на предпоследнем, 139-м месте. После него только Дамаск — столица страны, где идёт главная на сегодняшний день война на планете.

И вот на фоне всего этого первый президент Украины Леонид Кравчук заявляет, что это не он через неделю после избрания подписал Беловежские соглашения, юридически разрушившие Советский Союз, а что это сделал украинский народ. «Назвать меня главным разрушителем — это преувеличение, — сказал Леонид Макарович, — им стал народ, который проголосовал на референдуме за независимость. А это означало гибель СССР».

Как справедливо заметил Михаил Горбачёв, память 82-летнего Кравчука вполне могли подвести его годы. «Я сам порой чувствую, как возраст влияет на образ мысли», — сказал 85-летний Горбачёв. Дело в том, что Украина провозгласила свою независимость далеко не первой из советских республик (а, скажем прямо, во второй половине), и даже суверенитет в составе СССР она объявила только после России.

Но главное даже не в этом и даже не в том, что президентом Украины господин Кравчук стал только благодаря поддержке коммунистов (каковым теперь на Украине быть просто опасно для жизни). Дело в той ценности, которую он придаёт выходу Украины из союза с Россией. «Нам нужно быть внимательными, поскольку всегда найдутся те, кто хочет объединяться, а не строить самостоятельную страну», — предостерегает он своих сограждан, а также напоминает: «Не помню за все 25 лет независимости, чтобы Россия хотела добра Украине».

И мне после подобных слов Кравчука так хочется рассказать ему эту историю о прекрасном позднесоветском Киеве — городе, похожем на волшебную сказку, превратившемся за годы независимости и декоммунизации в один из самых отвратительных городов мира по мнению той самой Европы, которая всячески поддерживала его отделение от России.

А также мне хотелось бы напомнить Леониду Кравчуку, что он не только был заведующим идеологическим отделом Коммунистической партии Украины (то есть предал собственные идеалы), но и избирался в ходе той самой кампании 2001-2002 годов от партии СДПУ(о), пригласившей для ведения своих выборов московских специалистов, в команде которых работал и я. Не очень понятно, как коррелируют слова Леонида Макаровича о невозможности объединения с этим фактом его биографии.

Конечно, не у одного Леонида Кравчука в жизни случались такие вынужденные метаморфозы. Но вот какая интересная штука: ни от кого из людей с подобным трудовым опытом я никогда не слышал никакой радости по поводу разрушения СССР. Даже от тех, кто вошёл в новейшую российскую историю чуть ли не крепче, чем в советскую (как, например, Примаков).

Наверное, потому что ответственные люди (меня только в их число не включайте) понимают, что когда падает уровень жизни, растёт уровень преступности и нарастает демографическая дыра — это, значит, что-то не так. И радоваться тут нечему.

Больше того, даже когда уровень жизни растёт, уровень преступности падает, а демографическая дыра выправляется, это вовсе не значит, что следует радоваться тому, что вчера ещё было не так. Потому что завтра опять может быть хуже.

И, надо сказать, в глубине души Леонид Кравчук понимает это не хуже других. Именно поэтому он и пытается откреститься от своей роли в подписании Беловежских соглашений, свалив их на украинский народ.

Но, быть может, вместо этого следовало бы честно сказать: ребята, мы сами себя обманули. И всё, что у нас с вами сейчас есть, вот это вот последнее место Киева в списке 140 городов мира — это не козни России (которая, признаться, до начала нулевых, когда в Киеве уже стало значительно хуже, вообще думать про Украину забыла), а вы сами с вашей самостийностью и евроориентированностью. И со своей вот этой вот постоянной дракой между политическими кланами из Львова, Донецка и Днепропетровска. В 82 года вполне можно позволить себе быть честным с самим собой и с согражданами. Подумать уже, что ли, о вечном. Ну или хотя бы промолчать, как молчит Кучма.

Но отчего-то не получается.

Максим Кононенко