«Ридус» разбирался в том, почему по всей России стоят не отремонтированными тысячи памятников церковного зодчества. © Оксана Викторова/Коллаж/Ridus
Еще в 2005 году Владимир Путин назвал сохранение культурного наследия страны важнейшим фактором развития и укрепления государства. Спустя 12 лет слова президента ничуть не потеряли актуальности. Тысячи храмов, в том числе памятники истории и культуры федерального значения, готовы рухнуть. Некоторые уже обрушаются, пока вы читаете эту статью под сообщения СМИ об очередных народных волнениях при реализации программы строительства новых 200 храмов в столице.

О проведении программы консервации первым, еще в СССР, заговорил академик Дмитрий Сергеевич Лихачев. Парадоксально, но использование советской властью церквей под хозяйственные нужды помогло их во многом спасти. Лучшее состояние сегодня у тех, где были зернохранилища — так как там обеспечивались определенные условия, способствовавшие сохранению интерьеров.
Куда смотрит церковь
Процесс передачи РПЦ церковного имущества, изъятого государством в годы советской власти начался еще в 1991 году. Он проходил на фоне развала сельского хозяйства и вымирания села. С тех пор многие храмы стоят без крыш, с каждым годом разрушаясь все больше.
Коммерсантъ» требовала передачи имущества уже и из музейных фондов, в Госдуму поступил соответствующий законопроект. По стране прошли акции протеста, в основном поддерживаемые интеллигенцией.
Хозяйственный вопрос
Со стороны государства передачей занимается Росимущество. За последнюю пятилетку Церковь получила порядка 300 объектов в половине регионов страны.
При этом из двух возможных форм — собственность и безвозмездное пользование, выбор РПЦ всегда в пользу последнего — в этом случае государство еще и выделяет деньги на содержание храмов.
В каждом регионе средней полосы до полутысячи погибающих храмов. Светлана Мельникова, которая занимается спасением сельских памятников архитектуры уже 27 лет, считает, что в этой трагической ситуации виновато современное лицемерие:
«Когда кивают на годы коммунизма — это понятно, был объявлен атеизм и поэтому одни храмы взрывали за ненадобностью, в других размещали нецерковные учреждения, — говорит общественница. — Сегодня же с экранов многое говорится о наследии, о необходимости его сохранения, а на практике практически ничего не делается для сохранения, может быть, самого важного класса памятников истории и культуры — сельских храмов». Конечно, делать повсеместную реставрацию, которая стоит от ста миллионов рублей за объект ни бюджету РПЦ, ни даже бюджету страны не по силам. Для неискушенного такие суммы кажется невероятными: «Правильная реставрация дорогая потому, что проводится с максимальным использованием материалов, из которых было построено здание — говорит архитектор Елена Тальская, возвращавшая к жизни одну из церквей в Калужской области. — Иначе это уже не реставрация, а скорее реконструкция».
Проблема же, по ее словам, в том, что «аутентичные» материалы всегда обходятся дороже, чем «стоковые», обычные из магазина — взять хотя бы кирпич, который столетия назад использовался других размеров, и который необходимо формовать на заказ.
«То же самое можно сказать о лепных элементах, и многом другом. Помимо этого, и сами работы по укреплению фундамента и стен, и необходимые для их проведения предварительные исследования обходятся недешево. Особенно в случаях, когда уже обрушилась крыша и несущие конструкции стали разрушаться, а таких объектов сегодня очень много», — комментирует Тальская. Именно поэтому важно хотя бы спасти то, что осталось, законсервировать на будущее, до времени, когда «руки дойдут». Низовое звено — сельские священники — своими силами пытаются находить деньги на спасение храмов. Зачастую к работам привлекается паства, и они проводятся без каких-либо консультаций. Порой это лишь вредит зданию, так как священник считает, что его знаний достаточно, и нанимает любых рабочих, лишь бы дешевле.

При обществе были созданы и развивались специализированные проектные организации и производственные мощности, работавшие на нужды реставраторов.
Располагалась организация в московском Высоко-Петровском монастыре, что позволило привести его в должный вид одним из первых. Позже были спасены от сноса и отреставрированы ансамбли Троице-Сергиевой лавры, Валаамского, Соловецкого, Иосифо-Волоколамского и монастырей Золотого кольца, Свято-Введенской Оптиной пустыни. Но главное, что было сделано обществом — реестр объектов. Все они были описаны, и на каждый был создан паспорт.
Но на сегодняшний день законодательство поменялось и старые документы стали неактуальны, а где-то и вовсе утрачены.
Сложилась парадоксальная ситуация — табличка на здании «Памятник архитектуры. Охраняется государством» больше ничего не значит.
Ведь если на памятник нет документации, непонятно, как и что оно может охранять.
За прошедшие 25 лет Министерство культуры не озаботилось этим вопросом, пока не «клюнул жареный петух». На запрос «Ридуса» там ответили, что работа ведется в рамках исполнения поручения президента Российской Федерации от 05.01.2013 об обеспечении формирования Единого реестра до 2018 года.
«Главная проблема любого памятника — в его двойном статусе», — уверен Первый заместитель Председателя Центрального совета ВООПик Артем Демидов.
С одной стороны — это достояние государства и общества, с другой — объект недвижимого имущества, который должен использоваться, у которого должен быть владелец, обеспечивающий жизнедеятельность памятника и поддерживающий его сохранность.
«Именно поэтому так важно, чтобы все памятники были должным образом занесены в реестр, получили охранную документацию, а, значит, и однозначные и четко определенные требования к его содержанию», — поясняет Демидов.
Еще хуже, по его словам, обстоят дела с обеспеченностью объектов культурного наследия зонами охраны.
«Так, один из фундаментальных принципов охраны наследия, заложенный еще в „Венецианской хартии“, гласит, что любой памятник неотделим не только от истории, свидетелем которой он является, но и от окружающей среды, где он расположен, — приводит пример эксперт. — Это хорошо видно на примере знаменитой церкви Покрова на Нерли: пойменный луг, по которому к ней ведет дорога, является той самой охранной зоной, где запрещено строительство. Застрой его — и жемчужина древнерусского зодчества потеряла бы свое очарование, потерявшись за другими строениями».

Правда, дело замминистра все же изменило порядок распределения средств из министерства. Вместо одной организации, занимавшейся этим, будет создано две.
Тяжесть ситуации подкрепляется и малым количеством специалистов на рынке. Например, в Москве всего один колледж, где готовят плотников-реставраторов, способных работать с деревянным зодчеством.
Да и с каменным не все так просто — по закону любые работы на памятнике архитектуры имеет право проводить только лицензированная фирма, в которой работают соответствующие специалисты.
Но на практике реализуется два варианта — либо аттестованные специалисты работают сразу в нескольких конторах, либо лицензии покупаются точно так же, как дипломы и любые иные документы — через интернет.
Соответствующие лицензии имеют более 4 тыс. реставрационных организаций при том, что аттестованных реставраторов, согласно реестру Минкульта, всего около 400 человек. Возвращаясь же к храмам, на запрос «Ридуса», кроме прочего Минкульт ответил, что взаимодействие с РПЦ осуществляется в рамках специального меморандума, в котором прописано, что финансирование объектов религиозного назначения осуществляется с учетом мнения Финансово-хозяйственного управления Московской Патриархии. То есть, Церковь сама запрашивает нужную по своему мнению сумму, а государство уже решает, сколько оно сможет выделить.
Как отмечено выше, эти деньги редко достигают даже храмов в небольших городах, а деревенские церкви продолжают медленно, но верно разрушаться. И если сегодня неважно кто — государство, РПЦ, или общество не найдут способ (читай — деньги) на программу консервации, очень скоро от них практически ничего не останется.
© Центр «Сельская церковь»