Много ли написано о матерях украинских солдат? Правды я не встречал. Много рекламы. Много вранья и пафоса. Сегодня я был в гостях у одной из них. Мне до сих пор плохо. Но я расскажу.

Один из районных центров Киевской области. Такой же, как и все. В меру грязный, в меру тихий, с озером в центре городка и с повсеместным желанием молодежи вырваться в Киев или уехать на заработки в Россию. Николай, так звали ее сына, работал таксистом. В семье была старенькая «шестерка», которую он сам и в порядок привел, и работать заставил. Звезд с неба не срывал, но на жизнь хватало. Было Николаю двадцать четыре года, был он влюблен, была девушка Света и огромные планы на всю огромную жизнь. Отец на пенсии, мать работает в поликлинике, старшая сестра вышла замуж и уехала жить в Ивано-Франковск, на родину мужа. Обычная, счастливая, украинская семья.

В мае 2014 года в дом пришла повестка. Как сегодня мне рассказала его мама, Николай никогда не интересовался политикой и политикам не верил. Он всегда подсмеивался над матерью с отцом, когда те шли голосовать или спорили с соседями кто лучше – Тимошенко или Порошенко. Николай всегда говорил: «Говно это все!». Мать молчала, отец бранил, Светлана – невеста – боялась его скандалов с отцом и просила Николая с ним не спорить. Но он спорил. Сегодня я видел, как беззвучно рыдал его отец, когда мама Николая все это мне рассказывала. Когда принесли повестку, Николай выкинул ее в мусорную корзину. Рекомендуем: Киевляне, а вам не стыдно?

— Они жируют, а я пойду за них умирать?! Да хрен им! – сказал он и уехал на работу. Отец промолчал. Мать испугалась. Светлана перестала спать. Через две недели рано утром в дом постучали. Двери открыл отец. На пороге стоял военком с участковым. Опять повестка. Вошли в дом, расселись за столом в большой комнате, разложили бумаги. Все серьезно, официально, угрюмо. Показывали законы, пугали тюрьмой, говорили о том, что бояться не надо. Не хочешь воевать, так и не будешь. Тыкали в разные бумаги, про разнарядки говорили.

Говорили, что для тех, кто добровольно воевать не хочет, есть специальные части, которые находятся в Днепропетровске и Запорожье и занимаются строительными работами – укрепления строят. Вопрос поставили рубом: или являешься завтра на медкомиссию или в тюрьму на пять лет. Отец молчал, мать завыла, Николай взял повестку и расписался в получении. Уже через две недели он действительно оказался в Днепропетровской области. Родителям звонил редко, Светлане каждый день. Военком вроде не обманул, но уже в июне Николая отправили под Иловайск…

Последний раз мама разговаривала с ним по телефону в августе 2014 года. Потом все. Никаких бумаг из Министерства обороны семья не получала. Только два месяца назад их известили, что их сын героически погиб под Иловайском. Тело его совсем недавно было обнаружено волонтерами. Идентифицировали по личным документам. Домой пришел запечатанный гроб. Так и похоронили.

Мать на похороны не пошла. Говорит, что это не он. Говорит, что ее сердце не может обманывать, что он жив, и она это чувствует. Она так прямо смотрела в мои глаза и так сильно хотела надежды, что я не мог ей не сказать: «Все верно. Вы просто должны ждать. Ведь сколько таких случаев было. И похоронка, и свидетели, а солдат возвращается через несколько лет. Ведь вон в Афганистане через двадцать лет пропавшие без вести объявлялись».

От этих моих слов отец Николая только сильнее стал вздрагивать плечами и вышел на улицу, а мать очень сильно сжала мою руку и еще пристальнее смотрела на меня. Вру я или нет? Есть ли надежда? Она так хотела верить тому, что я говорил. Я не мог больше сносить этой боли. Полный дом боли. В каждой его комнате, в каждой фотографии, которые по обычаю развешаны на стенах, целый океан родительской боли.

Я взял сигареты и вышел на улицу. Отец Николая сидел на лавочке во дворе. Я подошел к нему, присел и закурил. Мы молчали. Я понял, что мне лучше уехать. Когда я поднялся, он посмотрел на меня уставшими и совершенно выцветшими глазами. — Спасибо тебе, — сказал мне старый человек. – Я знаю, что ЕГО уже нет, но прошу тебя, ради его матери прошу, если есть там у вас в Киеве какие-нибудь организации, которые ищут погибших (он так и сказал – погибших) пусть ей какую-нибудь бумагу пришлют. Сможешь? — Конечно, смогу, — ответил я ему. — Спасибо тебе. Господь тебе зачтет.

И вот еще что, – сказал он совершенно другим и серьезным тоном, – когда будут судить Порошенко, я хочу, чтобы его судили и за моего сына. Я подам все бумаги. Скажешь куда? — Скажу. Клянусь, что скажу. И я уехал.

Василий Волга