Когда США обрушат экономику Ирана
Военный удар США по Ирану пока отменяется, вместо этого Вашингтон обещает похоронить иранскую экономику. Удастся ли? С одной стороны, иранцы уже 40 лет живут под санкциями и привыкли ко многому. С другой, экономические проблемы страны нарастают как снежный ком, власти отказываются от ряда соцобязательств, а улицы отзываются на это протестами. Чья возьмет?
Последние два года стали для иранской экономики периодом глубокого спада, вызванного решением многих государств – импортеров иранской нефти выполнить санкционные требования США. По данным МВФ, в 2018 году ВВП исламской республики сократился на 3,9%. Дальше – хуже: в октябре 2019-го тем же фондом был опубликован почти панический прогноз – минус 9,5% за год.
Тем не менее, все не так уж и плохо.
Это вам не Венесуэла
Дело в том, что к санкционным ударам Иран уже привык. Например, в 2012 году после введения эмбарго на экспорт нефти в страны Евросоюза ВВП страны упал на 6,6%, а национальная валюта риал обесценилась к доллару вдвое. Но затем экономика снова стала расти, и уже в 2014-м президент Хасан Роухани заявил, что в ближайшие 30 лет исламская республика может войти в десятку крупнейших экономик мира.
Общие предпосылки для этого есть. В отличие от многих других нефтедобывающих государств (в том числе и соседей по Персидскому заливу, откровенно враждебных к Ирану), экономика Ирана неплохо диверсифицирована, что позволило персам относительно успешно пережить предыдущий период санкций, завершившийся в 2016 году с заключением «ядерной сделки».
Одним из показательных примеров того, как власти работали над усложнением иранской экономики, является развитие нефтепереработки и нефтехимии. Долгие годы исламская республика серьезно зависела от импортного горючего, но в результате модернизации ряда ведущих НПЗ страны импортозамещение в этом сегменте стало реальностью: в начале прошлого года иранский министр нефти Бижан Зангане заявил, что его страна больше не нуждается в привозном топливе.
Со своей стороны исполнительный директор Нефтехимической компании Персидского залива (PGPIC) Джафар Рабией в конце прошлого года заявил в интервью агентству Mehr, что к 2025 году Иран увеличил доходы нефтехимической отрасли с нынешних 17 млрд до 37 млрд долларов в год, доведя свою долю на мировом рынке до 6,2%. С этой целью количество нефтехимических комплексов вырастет с 56 до 83, а инвестиции для них должны прийти из Китая – в КНР уже заявляли о готовности вложить 280 млрд долларов в иранский энергосектор.
«В отличие от такой задавленной санкциями нефтяной страны, как Венесуэла, Иран обладает развитой индустриальной экономикой и «серыми» механизмами по смягчению очередных американских секторальных санкций, – заявил газете ВЗГЛЯД эксперт Института глобализации и социальных движений Михаил Балбус. – Как-никак страна имеет многолетний опыт обхода санкций, а текущие не являются чем-то принципиально новым. Санкционное давление началось в 1979 году и достигло пиковой формы, сопоставимой с текущими санкциями, в 1996 году. Поэтому аналогии с той же Венесуэлой допустимы только в самом общем виде».
Однако если посмотреть на такой показатель, как ВВП на душу населения (по ППС), иранцам похвастаться нечем – богаче они точно не становятся.
«Нынешняя ситуация беспросветна»
По данным МВФ, в 2018 году исламская республика опустилась с 64-го на 68-е место в мире (19 377 долларов на человека), а по номинальному ВВП (5491 доллар на человека) и вовсе заняла 101-е место, оказавшись между Боснией и Ямайкой, то есть странами, где нет нефти и газа. Причина этого не только в том, что экономика испытывает внешнее давление, но и в демографии: в период с 1979-го (год Исламской революции) по 2006-й численность иранцев выросла почти вдвое. Сейчас темпы прироста населения уже не такие высокие, но все же заметные. На данный момент в Иране проживает уже примерно 82,5 млн человек.
На протяжении долгих лет между этими миллионами и властью действовал негласный пакт: народ был готов терпеть жизнь под санкциями в обмен на блага, распределяемые с помощью специфической модели социального государства. Например, как отмечает исследователь этой модели политолог Кеван Харрис (Харири), живущий ныне в США, в 1978 году высшее и среднее образование получали только 4,5% иранцев, а 2017 году их доля выросла до 66%. Большие успехи были достигнуты и в здравоохранении, особенно в снижении детской смертности.
Именно поэтому повышение цен на горючее осенью прошлого года (притом что незадолго до этого Тегеран гордо говорил о топливном импортозамещении) вызвало массовые протесты – иранцы восприняли такой шаг властей как покушение на сложившиеся принципы социальной политики. И, стоит признать, небезосновательно: в стране потихоньку идет демонтаж социального государства в пользу рыночной экономики.
Другое дело, что протестами в Иране тоже никого не удивить: государственной моделью исламской республики низовой активизм и уличная мобилизация до определенной стадии не возбраняются. Осенние «бензиновые» выступления во многих городах были жестко подавлены, однако это не помешало иранцам вновь выйти на улицы – на сей раз в связи с ситуацией вокруг катастрофы украинского «Боинга».
«Когда внутренний рынок емкий, развитый, ВВП на душу населения сравнительно высокий, уровень жизни тоже, можно слегка затянуть пояса на почве идеологии. Но нынешняя ситуация выглядит беспросветно. Из-за санкций заморожен главный канал поступления валюты в Иран – экспорт нефти. Население растет высокими темпами. Много молодежи, которая требует работы и недовольна режимом. Пока Иран держится – это аграрно-индустриальная страна, во многом самодостаточная, что обеспечивает ее экономике достаточный запас прочности. Но перспективы у нынешней ситуации нет», – заявил газете ВЗГЛЯД дагестанский экономист Маир Пашаев.
Действительно, введение новых санкций незамедлительно привело к обострению хронической болезни иранской экономики – высокой инфляции. Если в 2017 году впервые за четверть века удалось выйти на ее уровень ниже 10%, то к весне прошлого года он перевалил за 50%. На этом фоне постоянно возникают разговоры о деноминации и замене названия национальной валюты на туман, как это было до 1930-х годов.
«Сейчас у риала есть сразу три обменных курса: официальный – 42 тысячи риалов за доллар, рыночный – около 116 тысяч, и средний для предприятий и банков – 110 тысяч, – рассказывает Михаил Балбус. – Это порождает большую коррупционную составляющую, поскольку многие компании пытаются получить и получают право пользоваться официальным курсом, который в идеале дается только компаниям, импортирующим товары первой необходимости».
Несмотря на усилия властей, зависимость Ирана от привозной продукции также остается значительной. По данным департамента агропромышленной политики Евразийской экономической комиссии на 2016 год, иранский АПК обеспечивал внутренние потребности страны только на 80%, а объем импорта продовольствия составлял 6,5 млрд долларов в год при экспорте в 1,6 млрд. В ситуации постоянного роста населения Иран превратился в крупного импортера пшеницы, ячменя, кукурузы, рапса, сои, семян подсолнечника, мяса, а также производной продукции, а вывозить способен лишь ограниченный ассортимент, например фисташки и овощи.
Что дальше?
У санкционного пика 1996 года и нынешней ситуации есть существенные отличия, констатирует Балбус. Сейчас Иран – это региональная держава, которая связана цепью поставок с сетью дружественных режимов и движений. Зачастую она занимается их прямым содержанием для сдерживания проамериканских государств и, похоже, подошла к пределу своих возможностей.
«На текущий момент у иранского правительства нет и не может быть эффективной стратегии преодоления санкционного режима, – уверен Балбус. – Ранее большую роль в этом играл государственный сектор, однако нынешнее правительство предпочитает действовать по либеральным рецептам, полагая, что санкционный режим не вечен и многое будет зависеть от будущих президентских выборов в США. Поэтому принимаются в основном ситуативные меры вроде бартерных сделок».
Итогом текущего кризиса может стать усиление иранских «ястребов». Они являются противниками дальнейшей либерализации экономики – курса, который ассоциируется с президентом Хасаном Роухани, но при этом не имеют конструктивной альтернативы, кроме сохранения статус-кво в соотношении государственного и частного секторов экономики.
Что же касается внешней политики, новые американские санкции преследуют цель почти полностью изолировать иранскую экономику от внешнего мира, однако эта затея тщетная – ее объем слишком велик, а связи с сопредельными государствами довольно прочные.
Эксперт по энергетической безопасности из Армении, доктор политических наук Ваге Давтян уверен, что Иран все больше будет тяготеть к развитию отношений с Китаем и Россией, которые могут выступить для него спасательным кругом, а также с другими странами ЕАЭС.
Все они, отмечает он, по сути движутся в направлении дедолларизации во взаимной торговле с целью укрепления национальных валют и сокращения финансовых рисков. Присоединение к этому процессу может позволить Ирану снизить темпы девальвации риала.
Такое партнерство может быть взаимовыгодным. Например, для находящейся в полублокадном состоянии Армении, считает Давтян, экономическое сотрудничество с Ираном является жизненной необходимостью. И понимание этого, очевидно, имеется даже у Госдепа США, в связи с чем антииранская санкционная политика пока обходит стороной Ереван. Хотя, если Армения будет наращивать риторику о готовности выступать транзитером иранских углеводородов на третьи рынки, ее экономика тоже может попасть под «санкционную дубину».
Также для Ирана крайне важно турецкое направление. «Турция, закупая иранский газ, готова расплачиваться за него продовольствием, что позволит Тегерану в среднесрочной перспективе избежать продовольственного кризиса. Бартерная модель может быть применена также в отношении армяно-иранской торговли, о чем не раз в последние два года заявляли власти обеих стран», – говорит Давтян.
В целом эксперт настроен оптимистично. «В Иране функционирует своего рода deep state, глубинное государство, которое и поддерживает «иммунную систему» страны. Несмотря на комплекс политических и экономических проблем, Иран все же сохраняет институциональную стабильность и остается страной с жесткой вертикальной системой управления. Что же касается нелегальной трансграничной торговли, которую иранцы вынуждены вести ввиду сжатия внутренней экономики, то она традиционно осуществляется под непосредственным контролем или с ведома властей».
Увеличение оппозиционной активности на иранских улицах эксперты также не склонны расценивать как серьезную угрозу для режима аятолл. По крайней мере, пока.
«Есть увлеченная, но малочисленная молодежь крупных городов, требующая дальнейшей либерализации, и есть глубинка, местами поднимающаяся на протест в случае конкретных экономических мер правительства, которые приводят к подорожанию горючего, например. В текущем виде ни один из протестов не может пошатнуть основы, – говорит Балбус. – Правда, за год ситуация может и поменяться. Регион стал более нестабильным, поэтому с долговременными прогнозами лучше повременить».
Вернуться назад