На смерть писателя Анатолия Алексина
Когда Алексин пытался писать для детей помладше, уходить в жанровость, занимательность, в «детский детектив», приключения, куда-то еще в «детское», — получалось плохо. Его дар был в том, чтобы разговаривать с детьми про обыденную жизнь, и говорить с ними именно как со взрослыми. Его мир — абсолютно узнаваемый мир 1970-х. Москва (может, не всегда Москва, но всегда большой город), многоэтажки, интеллигентные семьи. Один ребенок, реже два. Его темы — ребенок среди взрослых; отношения со взрослыми; выбор; ответственность, иногда непосильная. Его герой — всегда субъект. Часто он берет на себя даже родительскую роль. Один мальчик мирит поссорившихся родителей; другой — «поздний ребенок» — становится конфидентом в любовных делах старшей сестры и оберегает отца-сердечника от дурных вестей; третий внезапно узнает, что его «идеальный» папа много лет назад совершил подлость, и пытается загладить его вину… Пусть ему всего 13 или 14 — но он живет не в каком-то отдельном мирке, а здесь, в сложном мире взрослых: здесь он на многое способен, и от него многое зависит. Иногда — слишком многое. Иные книги Алексина, как «Безумная Евдокия», — настоящий кошмар чувствительного и совестливого подростка. Дочка не пришла домой и не сообщила, где она, а мама от ужаса сошла с ума, — каково такое читать? Воспитательный эффект налицо, но, пожалуй, это уж слишком (хотя, говорят, это он написал по реальным событиям в семье своих знакомых). Девочка, назойливо опекающая старшего брата, в «Мой брат играет на кларнете», выглядит забавно — роль мамаши-наседки девчонке совсем не к лицу, и по-настоящему испортить брату жизнь она не может; но что будет, когда она вырастет и начнет так же опекать собственных детей? Это тоже важная и совсем, казалось бы, «не детская» тема Алексина: перепутанные семейные роли, любовь как оковы, любовь, незаметно перерастающая в насилие. Автор, умеющий интересно рассказывать об обыкновенной жизни и говорить с ребенком, как со взрослым — это редкость. Рядом с Алексиным я могу, пожалуй, назвать только Лиханова. Но Лиханов более склонен к аффектированности, к внешнему трагизму: у него то война, то детдом, то инвалидность, обязательно кто-то умирает… Когда Алексин пытается схожим образом «давить на педаль», получается хуже: его сила — как раз в изображении повседневности и тех не выдуманных вопросов, которые повседневная жизнь начинает ставить перед нами, не дожидаясь паспортного совершеннолетия.
Вернуться назад