Поход Красной армии в Западные Белоруссию и Украину (или польские «Кресы», смотря по тому, какой позиции придерживается комментатор) состоялся уже 80 лет назад, но копья по его поводу ломаются до сих пор
Польско-советские отношения не были теплыми с самого начала. На фоне Гражданской войны шло противостояние Польши и Cоветской России. Одновременно поляки воевали против украинских национальных формирований и даже успели захватить Киев, Вильно и Минск. Границы кроились при помощи шашек.
В 1921 году в Риге был подписан мирный договор, не устроивший никого. Поляки предпочли бы восстановить Речь Посполитую в границах XVIII века с Белоруссией и Украиной, в СССР полагали, что все спорные территории должны принадлежать советским республикам. Однако в выигрыше все же осталась в первую очередь Польша. Варшава приобрела не только земли, населенные поляками, но и крупные территории со значительным украинским и белорусским населением.
Несмотря на формально заключенный мир, Варшава и Москва смотрели друг на друга с не сильно скрываемой ненавистью.
Обеим странам долгое время хватало внутренних проблем. Одной из таких проблем для Польши стало украинское национальное меньшинство, чем дальше, тем более политически активное. Никакого места украинскому «нацбилдингу» польское правительство не оставляло, националисты, наоборот, не питали ни малейших теплых чувств по адресу поляков. Аресты, подпольные кружки, убийства — на западе Украины, что называется, скучно не было.
Однако во второй половине 30-х и СССР, и Польша оказались вовлечены в события, далеко выходящие за рамки проблем Восточной Европы.
Захлопнувшееся окно возможностей
Вопрос о том, можно ли было избежать большой войны в конце 30-х годов, волновал и участников событий, и их потомков. По политическим причинам дискуссии о том, кто кроме Гитлера был виновен в том, что по Европе загрохотали танки, периодически сводятся к перекидыванию обвинениями.
Просоветски настроенные комментаторы поминают «Мюнхенский сговор», отдавший нацистам Чехословакию. Соответственно, Советскому Союзу предъявляются претензии по поводу пакта Молотова—Риббентропа 1939 года.
Однако реальность состоит в том, что удержаться над пропастью и дать прочный мир Европе не могли ни западные державы, ни СССР. Более того, чем дальше, тем уже окно возможностей было у самого Гитлера. Над фюрером стоял куда более могущественный диктатор — экономика.
В 30-е годы Рейх ускоренными темпами наращивал вооруженные силы. Уничтожив ограничения, которые накладывала Версальская система, нацисты стремительно набирали мощь. Параллельно Гитлер вел чрезвычайно активную внешнюю политику. Начав с восстановления контроля за Рейнской областью, нацисты продолжили бескровным присоединением Австрии. За ней последовала Судетская область Чехословакии. Следующим на очереди было то, что осталось от Чехии.
Остановиться этот разогнавшийся паровоз уже не мог. Финансовая система Германии окончательно разбалансировалась, и дальнейшее поддержание экономики, заточенной на грандиозное переоснащение армии, грозило ее полным крахом. Нельзя сказать, что никто в Рейхе этого не понимал. Громче всех в колокола бил Ялмар Шахт, в 30-е годы занимавший ряд ключевых постов (включая должность министра экономики и главы Рейхсбанка). По его мнению, Германия уже добилась огромных успехов во внешней политике (что было правдой) и ее главная задача была в том, чтобы «осуществить переход от нынешней военной экономики к экономике мирного времени».
Попытка перековать мечи на орала означала риск едва ли не больший, чем сама война. По мнению Шахта, последствия всплеска инфляции могли стать более разрушительными, чем вооруженный конфликт. Однако свести баланс можно было, разгромив соседей и заставив их платить по счетам. Компромиссные решения были не для Гитлера. Можно смело сказать, что в 1938 году, когда немецкие войска вступили в Чехословакию, вопрос о том, начнется ли война, уже был решен.
Во время кризиса 1938 года Польша успела аннексировать небольшую область Чехословакии — Тешинскую Силезию. Однако тучи сгущались уже и над ней самой. Поначалу Гитлер рассматривал возможность привлечения Польши в качестве союзника. Поляки резонно не желали себе такого покровителя и предпочли гарантии со стороны Британии.
Весной 1939 года ни шатко ни валко шли и переговоры между западными державами и СССР. В свою очередь немцы требовали от Польши дипломатических уступок, а сами исподволь готовились к нападению.
Между тем, в Польше царил удивительный оптимизм по поводу перспектив страны.
Варшава была уверена в том, что конфликт удастся разрешить дипломатическим путем в свою пользу или даже выиграть войну. К СССР поляки по-прежнему относились с подозрением и антипатией, а в апреле посол в Москве
Гжибовский заявил наркому иностранных дел
Литвинову, что за помощью Польша обратится, «когда нужно будет». Опешивший Литвинов ответил, что для СССР «вряд ли приемлемо положение общего автоматического резерва».
Это не было какой-то чрезвычайно тонкой игрой со стороны поляков. Еще в декабре 1938 года разведывательный отдел Главного штаба польских вооруженных сил составлял доклады, содержащие фразы вроде «Расчленение России лежит в основе польской политики на Востоке». В Польше искренне считали свою страну одной из великих держав, а доминирование в восточной Европе — делом будущего.
Тем временем в Советском Союзе также готовились к войне.
Уверенность Гитлера в необходимости «сокрушить большевизм» тайной не была, и русские имели все основания ожидать худшего. Для СССР ситуация осложнялась тем, что по итогам Гражданской войны были потеряны территории, которые могли стать предпольем в случае худшего развития событий. Киев, Минск и Ленинград находились слишком близко к границе. Разумеется, в Кремле опасались не прямого вторжения Финляндии или Эстонии. Речь шла об использовании их территории третьей силой — уже понятно, какой именно.
Конечно, наилучшим вариантом для СССР было бы вступление в конфликт в составе широкой коалиции против Германии. Однако Британия не демонстрировала особого интереса к союзу с СССР, а Польша к этой затее изначально относилась враждебно. Между тем, согласие Польши было на тот момент попросту необходимо для успеха переговоров — эта страна лежала как раз между СССР и Германией.
Здесь следует сделать некоторое отступление.
Говоря о значении соглашения Молотова и Риббентропа, а также переговоров с западными державами, почти всегда упускают из виду контекст тогдашней политики. Советский Союз регулярно рассматривается буквально как единственная сила, дозволяющая или останавливающая войны, сверхдержава над сверхдержавами.
Между тем, это простая попытка задним числом приписать политический вес послевоенного Советского Союза Союзу довоенному. СССР стал сверхдержавой именно по результатам Второй мировой войны. Но в 1939 году положение дел было совершенно иным. Россия не рассматривалась в качестве великой державы. К августу 1939-го не прошло и года со времен Мюнхенского кризиса, когда о позицию СССР по поводу Чехословакии публично вытерли ноги. Вес СССР в мировой политике был далеко не так велик, как этого бы хотелось.
В конце концов советская сторона решилась на неожиданный шаг — подписание пакта Молотова—Риббентропа, который и стал главным жупелом в том, что касается роли СССР во Второй мировой войне.
Никаким союзным договором это соглашение, конечно, не было, и ворота войне не открывало. Договор о ненападении заключили 23 августа, когда Германия уже начала развертывание ударных группировок против Польши. Политическое решение о нападении было уже давно принято Гитлером, а в 20-х числах немцы уже вовсю вели непосредственные приготовления к операции.
Улыбаются и машут
Согласно советско-германским договоренностям, границы сфер влияния проходили «приблизительно по линии рек Нарева, Вислы и Сана».
1 сентября 1939 года Германия открыла боевые действия против Польши, и с этого момента в Москве постоянно держали руку на пульсе событий. Одновременно немецкие дипломаты начали интересоваться, будет ли Советский Союз вводить войска в Польшу. Ответ был уклончивым. Молотов (сменивший Литвинова на посту наркома иностранных дел) заявил, что когда-нибудь «обязательно придется начать конкретные действия», но «момент пока еще не назрел».
Тезис о «совместном советско-немецком нападении» на Польшу выглядит, мягко говоря, натянуто, если рассматривать ход событий на фронте.
Для польских вооруженных сил противостояние вермахту оказалось непосильным испытанием. Польские войска у границ были быстро разгромлены, вскоре правительство покинуло Варшаву и переехало поближе к румынской границе. Военное командование быстро утратило связь с основной массой войск. Варшава попала в окружение, большинство боеспособных польских сил находилось в крупных и мелких котлах. 16 сентября немцы вышли уже к Бресту и Львову.
РККА неторопливо готовилась к выступлению.
Поздно вечером 6 сентября в военных округах получили распоряжение о проведении сборов. Еще полторы недели решали разнообразные оргвопросы, например, получали транспорт из народного хозяйства. Формировали управления для Белорусского и Украинского фронтов. На Украине развертывались сразу несколько армейских групп. 9 сентября начальник Генштаба Борис Шапошников потребовал быть готовыми к выступлению к концу 11 сентября. Однако прошло еще несколько дней, прежде, чем РККА все же вступила в Польшу.
17 сентября части Красной армии перешли границу. В поход отправилась армада более чем в 600 тысяч солдат. Послу Польши в СССР вручили ноту, содержащую фразу: «Польское государство и его правительство фактически перестали существовать».
Насколько справедлив был этот тезис? К тому моменту, когда советские танки пересекли границу, польское правительство уже сидело на чемоданах перед румынскими кордонами. Многие отдельные части польской армии еще продолжали сражаться, но это были уже подвиги отдельных батальонов без единого управления. За пределами зоны контроля вермахта оставались обширные территории, но практически вся промышленность Польши и области, населенные, собственно, поляками, уже находились в тылу немцев.
Войск, которые могли бы оказать сопротивление, было мало. Основу польских сил на востоке составлял двадцатитысячный Корпус охраны границы. Для прикрытия рубежа почти в полторы тысячи километров это, конечно, был мизер. Уже в ходе операции перед советскими частями оказывались польские подразделения, разбитые немцами и отступавшие на восток. В сумме они были очень многочисленными, но их боевой дух был уже сломлен, а управление ими, в общем, отсутствовало.
Поляки реагировали на эту интервенцию скорее с растерянностью.
Командир гарнизона Луцка бригадный генерал
Скуратович докладывал: «Сегодня в 6 часов границу перешли три советские колонны — одна бронетанковая под Корцем, другая бронетанковая под Острогом, третья кавалерии с артиллерией под Дедеркалами. Большевики едут с открытыми люками танков, улыбаются и машут шлемами. Около 10 часов первая колонна достигла Гощи. Спрашиваю, как мы должны поступить?»
Вскоре командующий польскими войсками маршал
Рыдз-Смиглы распорядился отступать в Венгрию и Румынию, боевых действий с Советами не вести.
Спорадические бои все же происходили.
Отдельные части своей волей вступали в перестрелки, но быстро оказывались рассеяны. В большинстве случаев жертвы с обеих сторон оказывались буквально единичными.
Вечером 17 сентября стрелки вошли в Ровно, 18 сентября авангардная танковая бригада разоружила остатки польских частей в Дубно. В Луцке при минимальном сопротивлении были разоружены 9 тысяч польских солдат. 21 сентября пал Ковель, причем защищались в этом городе в основном полицейские — военные не воевали. Наступление шло в походных колоннах.
Крупные бои с тяжелыми потерями были единичными. Там, где поляки сопротивлялись, кровь лилась обильно, но, к примеру, Тарнополь стоил советским войскам трех человек погибшими. А вот Львов пришлось брать штурмом. При Львове же произошло столкновение уже с немецкими частями. Первый бой между РККА и вермахтом произошел спонтанно — немцы попытались войти во Львов, красноармейцы им воспрепятствовали, в итоге у обеих сторон было убито по три человека. Уже после этого удалось договориться с польским гарнизоном о капитуляции Львова.
Все это время велись переговоры между немецким и советским министерствами иностранных дел. 29 сентября был подписан договор о дружбе и границе, который устанавливал линию разграничения и уточнял сферы влияния сторон.
Поход закончился. РККА потеряла до 1475 человек погибшими и взяла, по разным данным, 250-450 тысяч пленных. Такое соотношение многое говорит о силе сопротивления. Пленных из числа уроженцев Украины и Белоруссии в основном разогнали по домам. Судьба многих оставшихся в плену оказалась гораздо более драматичной.
***«Россия проводит холодную политику собственных интересов. Мы бы предпочли, чтобы русские армии стояли на своих нынешних позициях как друзья и союзники Польши, а не как захватчики. Но для защиты России от нацистской угрозы явно необходимо было, чтобы русские армии стояли на этой линии».
Эти слова принадлежат
Черчиллю, человеку, которого едва ли можно заподозрить в симпатиях к советскому руководству. Меморандум, подготовленный сэром Уинстоном для военного кабинета по горячим следам, вообще отличается трезвостью суждений.
«Я не могу вам предсказать, каковы будут действия России. Это такая загадка, которую чрезвычайно трудно разгадать, однако ключ к ней имеется. Этим ключом являются национальные интересы России. Учитывая соображения безопасности, Россия не может быть заинтересована в том, чтобы Германия обосновалась на берегах Черного моря или чтобы она оккупировала Балканские страны и покорила славянские народы Юго-Восточной Европы. Это противоречило бы исторически сложившимся жизненным интересам России».
В реальности как риторика о возвращении в родную гавань братских народов, так и филиппики по поводу коварного удара топором в спину Польше имеют мало общего с действительностью.
Советский Союз решал задачу, имеющую вполне конкретное политическое и военное измерение. Через два года «подушка» в пару сот километров окажется критически важной для страны. Сложно представить, как могла развиваться кампания 1941 года, если бы марш вермахта к Москве начался не от Гродно, а сразу от Минска.
С точки зрения возвышенно-романтического взгляда на мир действия СССР выглядят, пожалуй, некуртуазно. Однако сложно представить, как должны были выглядеть действия советских лидеров, чтобы удовлетворить желаниям строгих критиков. Вступаться за Польшу против ее желания РККА действительно не могла и не должна была. Сидеть же на месте и не делать ничего означало пригласить вермахт буквально к себе в прихожую.
На это обстоятельство редко обращают внимание, но единственной альтернативой Советам в конкретных условиях 1939 года был Гитлер. Вряд ли можно назвать этого правителя более легитимным или более гуманным владельцем «Кресов». Однако произошло то, что произошло. Советский Союз выжал из ситуации то, что было возможно в конкретный момент в конкретном месте.
