«Буржуазия лишила священного ореола все роды деятельности, которые до тех пор считались почетными и на которые смотрели с благоговейным трепетом. Врача, юриста, священника, поэта, человека науки она превратила в своих платных наемных работников.»

Манифест Коммунистической Партии
«Ученые все больше говорят о деньгах, чем о Науке. От профессора требуют быть бизнесменом, при этом большинство профессоров - плохие бизнесмены.»

Андрей Соловьев, PhD

Отчуждение научного труда
По мере развития капитализма работники ранее «благородных профессий» все больше пролетаризируются, то есть подвергаются эксплуатации и отчуждению. Ученые не исключение. Наука давно уже перестала быть игрушкой для богатых джентльменов и стала важнейшей производительной силой современного общества, требующей громадных вложений со стороны государства и частного капитала. В науке заняты миллионы людей, подавляющее количество которых относится к пролетариату. Мы – молодые научные работники, работающие в одном из российских НИИ - покажем, каким образом неизбежный процесс пролетаризации работника науки сковывает дальнейшее её (науки) развитие, как проституирование науки капиталом отчуждает труд научного работника от него самого, как творческий процесс получения новых знаний о мире превращается в тупой труд, лишенный всякогой созидательной составляющей.
Сразу скажем, что речь пойдет в основном о работниках в сфере фундаментальных естественных наук. За скобками оставим исследователей, работающих в секретных государственных учреждениях и промышленности. Положение гуманитарных наук в наше время заслуживает отдельных статей.
Зададим себе для начала вопрос: что производит научный работник? Для этого нам следует вспомнить ту роль, которую играет наука при капитализме. В периоды становления капитализма достижения науки были необходимы новому, прогрессивному, классу буржуа. Разумеется, для капиталиста новые знания об окружающем нас мире никоим образом не ценны сами по себе, а лишь постольку, поскольку возможно интенсифицировать труд благодаря им. То есть наука становится главным фактором возрастания производительности общественного труда. По мере возрастания роли науки в производстве товаров и средств их производства существенно возрастает роль информации, обладание которой делает возможным создание новой потребительной стоимости. Например, знание о том, что то или иное вещество способно избирательно убивать раковые клетки, делает возможным создание нового лекарственного препарата на его основе. Лекарственный препарат в свою очередь будет служить средством производства (точнее, воспроизводства) рабочей силы, а в своей товарной оболочке – источником прибыли для капиталиста. Потребительная стоимость такой информации о новом противораковом веществе – это информация о возможности создания нового лекарства, которое принесет пользу обществу.
Итак, научный работник, как и другой представитель рабочего класса, создает своим трудом новые стоимости, то есть производит товары. Товары эти могут иметь как вещную форму (в нашем примере уже готовый лекарственный препарат), так и информационную (информация об активном веществе препарата, техническая документация касательно применения препарата и т.д.) или услуги (экспертиза, исследование по хоздоговору). В первом случае речь идет о прикладной науке, во втором – о фундаментальной. Чем больше труда (в нашем случае умственного, «наукоемкого») затрачено на производство товара, тем выше его стоимость.
Ведь даже если информация, которую произвел ученый, например, описание нового вида бактерии, не несет в себе очевидной практической пользы, она умножает наши знания о мире (конкретно в данном примере о разнообразии микробного мира) и содержит в себе потенциальную возможность преобразования этого мира в будущем на пользу обществу. В нашем случае описанная ученым бактерия может обладать полезным для биотехнологии и медицины ферментом. Подобных случаев, когда поначалу «никому не нужные» знания о природе находили свое применение, в истории науки немало. Но главная проблема состоит в том, что потребительная стоимость такой информации для общества вступает в противоречие со стоимостью информации как товара. То есть произведенная научным работником информация может попросту не найти своего применения, поскольку не может быть присвоена частным образом. А если может, то сразу же облекается в товарную оболочку, присваивается капиталистом. Поэтому мы подходим ко второму вопросу: кто эксплуатирует труд ученого, или, по-другому, кому принадлежат средства научного производства?
Во-первых, это государство (которому принадлежит НИИ или образовательное учреждение), частные корпорации или университеты с различной степенью участия государства. Это может быть и мелкий капиталист, который зачастую сам является выходцем из той же среды научного пролетариата. В странах капиталистического центра имеется развитая система венчурного финансирования и так называемых бизнес-инкубаторов, да и в нашей стране такие «инновационные» предприниматели могут пользоваться их услугами. Это порождает иллюзию, будто именно малый инновационный бизнес является двигателем экономики, хотя на самом деле такая система служит исключительно для предварительной обкатки нового высокотехнологичного производства в малом масштабе в интересах капиталистов крупных [1]. Детальное изучение и критика венчурного капитализма, инновационного предпринимательства и «экономики знаний» заслуживают отдельной статьи, если не книги.
Во-вторых, это капиталисты, задействованные в торговле научными товарами. К этой группе мы отнесем крупные издательские дома, обладающие исключительными правами на публикацию журнальных статей, производители и дистрибьюторы научного оборудования и расходных материалов. Научные конференции, на которых проходит представление научного доклада, нередко спонсируются последними. Подробное рассмотрение этого заслуживает отдельной статьи, сейчас для нас главное то, что подавляющее большинство научных работников лишено собственных средств производства и вынуждено наниматься в научные учреждения. Чтобы говорить об отчуждении труда, давайте рассмотрим, как при капитализме организована добыча новой производственной информации.
Добывание нового научного знания – это его поиск. Поиск включает в себя выдвижение гипотез, экспериментальную их проверку, обработку полученных данных. На выходе получается продукт – добытое новое знание. Поскольку речь идет именно о поиске, то потребительной стоимостью в данном случае обладает именно добытая новая информация. Например, вы открыли, что вещество Х обладает противомикробным эффектом. В данном случае нам важна именно информация о его возможном использовании в качестве лекарства, а потребительной стоимостью само вещество будет обладать лишь после того, как его производство будет поставлено на поток.
Чтобы осуществить научный поиск, вам необходимы средства производства (оборудование, расходные материалы, помещение). Ими обладает капиталист. В случае с фундаментальной наукой этим «капиталистом» является, как правило, государство или университет, оно и платит вашему институту или университету из своего бюджета. И вот здесь мы сталкиваемся с основным свойством научного поиска: его результаты трудно предсказать. Но в то же время при капитализме наука является важнейшей отраслью хозяйства, ведь результаты дорогостоящего научного труда будут присвоены монополиями. Поэтому государство вкладывается в наиболее перспективные для себя отрасли, однако на «всю науку» выделяется с учетом негосударственных вложений не более 4,5 % ВВП [2]. Чтобы получить дополнительные средства, вам необходимо получить либо грант, либо госзадание, либо участвовать в коммерческих проектах института. Гранты могут быть государственные либо частные. Для ученых естественно-научных специальностей получить грант - это практически единственный способ делать «нормальную» науку, а в России и периферийных странах –еще и получать зарплату для более-менее сносного существования.
Итак, научные коллективы, состоящие на службе у государства, вынуждены конкурировать друг с другом за место у кормушки. Сторонники грантовой системы возразят нам, что конкурс неизбежно отсеет «дармоедов», что побеждают самые лучшие, а значит, и самые нужные работники науки. И в чем-то они правы: конкурсное финансирование действительно отсекает откровенных лжеученых и бездельников. Однако наука давно перестала быть развлечением для богатых и стала важнейшей производительной силой общества. Тот факт, что вклад в научное исследование может не гарантировать немедленного получения прибыли, делает науку в целом убыточной сферой. Но если при социализме прибавочный труд, создающий прибавочную стоимость, идет на благо обществу, в том числе и на науку (так как общество заинтересовано в развитии науки в целом), то при капитализме спонсируются лишь отдельные, наиболее перспективные с точки зрения капиталистов направления. Ученые, словно мухи на навоз, летят в русло мэйнстрима. Лучший для грантодателя – не значит лучший для общества: под «рискованный» проект, который не принесет гарантированного результата, вам просто могут и не дать финансирования. Проигравшие могут остаться без средств исключительно из-за формальных ошибок в заявке: употребление профессионального сленга, несколько расплывчатой формулировки целей и т.д.
Огромное количество заявок при ограниченном финансировании порождает конкуренцию: отсеивается примерно 70% - 90% претендентов. Для оценки важно не только содержание вашей заявки, но и формальные критерии: количество публикаций ученого, ранее полученные гранты, преподавательский опыт. Все это не может не привести к тому, что изначальная цель вашего исследования (получить новое знание) подменяется целью получить грант. И, как отмечают биологи Р. Левинс и Р. Левонтин в своей статье «Коммодификация науки» [3], получение гранта в конечном счете становится самоцелью. Достаточно «богатая» лаборатория может нанимать специального работника, который будет заниматься исключительно отчетной документацией, но никак не производством знания. Гораздо чаще этим вынужден заниматься либо сам научный работник, что сокращает время на исследования, либо руководитель, который уже не делает эксперименты сам, а занимается административной работой и добыванием денег. Широко распространена практика временного найма научных работников на срок выполнения работы по гранту.
При капитализме ученый оказывается в странном положении: его труд нужен обществу, но он постоянно должен доказывать нужность и важность своей работы капиталисту, поскольку его труд не приносит немедленной прибыли. Чтобы заниматься собственно наукой, вам необходимо делать дополнительную работу по написанию грантовой заявки и подготовки отчетной документации. И если в крупных лабораториях возможно распределение ролей, то в небольших коллективах в этот дополнительный труд могут быть вовлечены все его члены. Работники исследовательских отделов (R&D) частных фирм, занимающиеся научными изысканиями в области прикладных задач, возможности оправдать свое существование лишены: неспособность решить задачу приведет к увольнению, а даже если капиталист и дает возможность заниматься «свободным научным творчеством» в рамках определенной задачи, то в период кризиса предпочтет не вкладываться в убыточное направление и выкинет на мороз сократит нашего пролетария-творца.
Человек испытывает удовлетворение от своего труда, только когда его труд творческий, осмысленный и приносит пользу обществу. Необходимость для ученого доказывать важность своего общественного труда приводит к отчуждению научного труда от него самого. Все больше и больше научных работников вынуждены заниматься не тем, к чему лежит их душа, а тем, куда идет вложение денег, или участвовать в торговле научными товарами (идти в частные фирмы и заниматься продажей оборудования и т.д.). Невозможность немедленно использовать продукты научного труда при капитализме – это частный случай главного противоречия капитализма между общественным производством и частной формой присвоения. Научный пролетарий, человек-творец, вынужден или продавать свою рабочую силу дороже, нанимаясь к тому, кто владеет грантом, или идти в торговлю, или пытаться пробиться к месту под солнцем самому.
Об отчуждении научного труда свидетельствует растущее число психических расстройств среди научных работников: эмоционального выгорания, депрессии, трудоголизма. Недавнее исследование, проведенное в Бельгии, свидетельствует о том, что каждый второй аспирант испытывает психологический дискомфорт, а каждый третий рискует заболеть психическим заболеванием (например, депрессией) [4]. К этому приводит и то состояние, которое называется «подвешенным». Оно обусловлено именно нестабильным положением ученого, конкуренцией, рутиной, отчетностью. Ситуацией, когда академический работник работает по 12 часов в день и больше, по выходным и в праздники, никого не удивишь. Разумеется, зачастую сама специфика работы, например, длительный эксперимент, требует такого режима, однако далеко не каждый «хозяин» вам даст полноценно отдохнуть. Ночующий в лаборатории китайский аспирант – таков современный облик научного пролетария, двигателя прогресса.
Приведем несколько цитат научных работников, найденных в сети:
Доктор из-за рубежа, 40 лет:
«Я доводил себя, пытаясь закончить эту статью, потому что если не опубликую ее в хорошем журнале, они не включат меня в отчет об исследованиях, а не попав туда, я могу навсегда забыть о повышении, и останутся считанные дни до моего конца. Чисто преподавательский контракт, без исследований — вот что я получу! Чувствую, будто лезу в гору, цепляясь ногтями». [5]
Молодая исследовательница, Украина:
«Чтобы подать статью в иностранный журнал, нужно либо сделать эксперимент на европейском оборудовании, либо довольно прилично заплатить. Либо уже иметь иностранные публикации. Замкнутый круг. Вместо решения каких-то важных проблем мусолятся научные темы, которые: а) можно сделать как попало, используя весы и линейку, б) нравятся директору учреждения, в) помогут заработать деньги (но это уже совсем не наука, потому что работа спонсируется всякими крупными компаниями, которым надо подтвердить свои результаты и продать свой продукт).» [6]
Российский ученый, жалуется на загруженность и многозадачность:
«Стало быть - многозадачность. Это очень серьезный момент, и по сути разрушительный. Мне кажется, что человек не может сделать в единицу времени более некоего числа дел - причем именно единиц, в слабой зависимости от времязатратности каждого. Но если дела совершенно однотипны, рутинны, то они как бы сливаются в одно - как смена у станка на заводе. Там, конечно, можно страдать от монотонности, но никуда не денешься, работаешь часы и всё. Иное дело, когда у тебя тут эксперименты, рукописи, студенты - и плюс к тому еще вот постоянно надо подписывать какую-то хрень. И поэтому-то так бесят эти требования мудаков из ФАНО срочно составить новый план или отчет. С чего бы? Реально он займет минут 15... Вроде как можно бы легко приспособиться к умеренным формам бюрократического вредительства.»[7]
Молодой россиянин на стажировке в Оксфорде:
«Вот вам пример: сижу я за компьютером, смотрю спойлеры новых карт Магии. Отдыхаю головой. Жду, пока закончит крутиться центрифуга с образцами, которые я готовил весь день без перерыва на обед. На часах полдевятого вечера. Вдруг над моим правым (я отчётливо это запомнил) плечом появляется огромная башка Кима Насмита, видного биохимика и главы соседней лаборатории. Без каких-либо прелюдий и с нескрываемым презрением он выдаёт «When I was young, we didn’t have these… distractions. We worked (Когда я был молод, у нас не было этих... отвлечений. Мы работали, пер. ред.)».
Месяца через два эта моя безумная гонка кульминировала. Мне нужно было делать 24-часовые эксперименты. Каждый час мерять активность дьявольской фосфатазы, при этом подготовка образцов отнимала полчаса. То есть из суток, я 12 часов работал, 12 часов ждал. Когда я закончил один такой суточный эксперимент, было шесть утра. Я сомнабулически пошёл спать, проспал до десяти утра и вернулся в лабораторию к одиннадцати. Меня встретила записка от руководительницы с просьбой немедленно явиться к ней в кабинет. Там мне было доходчиво объяснено, что эксперимент или нет, но я должен быть на рабочем месте к девяти утра. Без опоздания.» [8]
Доходит и до того, что научного работника начальство принуждает даже к откровенным махинациям. Из разговора с аспиранткой престижного московского вуза К.:
«Наша руководительница велела нам подать заявку на грант. Но при этом недвусмысленно намекнула, что грантовые деньги, в случае их получения, будут распилены. Если мы их получим, но захотим тратить по-честному, согласно плану, то вся бумажная работа целиком ляжет на нас. Я написала свою заявку кое-как, хоть бы мы его не получили!»
Уже давно оформился глобальный рынок научной рабочей силы. Из зависимых стран капиталистической периферии текут в страны центра рабочие руки и мозги. По данным, взятым из журнала Forbes за 2013 год, 70% аспирантов в США составляют иностранцы [9]. Ведь для того, чтобы стать на вершину карьеры, нужно получить степень доктора философии (PhD, аналог отечественного «кандидата наук»), затем проработать какое-то время постдоком (примерный зарубежный аналог нашего научного сотрудника со степенью). Для этого необходимо закончить аспирантуру, причем в престижном университете (институте) развитой капстраны, так как на родине человек из периферии не всегда имеет возможность реализовать свой талант. Однако получение степени PhD вовсе не гарантирует научному работнику стабильного трудоустройства. Новоиспеченного постдока нанимают по временному контракту, если он справляется с вверенным ему проектом, продлевают контракт.
Научное сообщество можно сравнить со средневековым цехом на стадии его упадка: огромное число вечных подмастерьев, нещадно эксплуатируемых мастерами. Александро Альфонсо в своей статье «Чем академия напоминает наркокартель» [10] показывает, что рынок научных работников напоминает пирамиду с успешными людьми наверху, которые добились успеха в те времена, когда конкуренция была не столь высокой. При этом «аутсайдер» соглашается работать на частичной ставке и по временному контракту в надежде рано или поздно получить профессорскую должность. Поскольку от желающих получить тепленькое профессорское местечко отбоя нет, такая система работает весьма слаженно.
Продолжение следует...
Молодые научные сотрудники
Примечание смотрите в источнике