Почему чиновники разговаривают с людьми так, что это выглядит издевательством?
Есть два фактора, которые на первый взгляд противоречат друг другу, но на самом деле дают один и тот же эффект. Первый – возросшая информационная прозрачность, второй – информационная изоляция.
В предыдущие века общение власти с народом, с внешним миром происходило в строго ритуализированном контексте и в очень ограниченном объеме – то есть власть была закрытой. Она выходила к народу в особых ситуациях, произносила свои ритуально определенные слова, совершала ритуально определенные действия – и удалялась. ХХ век, век телевидения, изменил ситуацию ненамного. Это были те же ритуальные контексты, но более свободные по стилю.
Только в нынешнем информационном обществе это положение вещей изменилось радикально. Раньше официальную информацию давали первые лица властных структур либо специально обученные пресс-секретари. Сегодня же каждый человек из государственной системы становится спикером, у всех берут интервью и требуют комментариев. Практически все чиновники присутствуют в соцсетях. Число говорящих голов выросло – как и количество их высказываний. То есть это не как раньше: говорят для народа что-то по праздникам, на съезде, во время выборной кампании. Сейчас нужно общаться каждый день.
Но одновременно с этой сетевой прозрачностью действует и второй фактор – информационный вакуум. Чиновники всерьез общаются исключительно друг с другом. И все их регулярные выходы в народ при этом ничего не значат.
Мы все прислушиваемся к мнению тех, кого считаем важными для себя. Для чиновников актуально мнение таких же, как они, чиновников. И хоть они находятся под прицелом общественного внимания, их благополучие, назначение на должность, продвижение по службе, защита от уголовного преследования – никак не зависят от общественного мнения.
Почему российский губернатор просит прощения за пожар в его области, унесший десятки жизней, у президента, а не у населения? Потому что он поставлен президентом, а не населением. Со стороны такое поведение выглядит бессовестным – но оно в высшей степени рационально.
Впрочем элиты всех стран склонны замыкаться в себе: они общаются с себе подобными, женятся на себе подобных и видят преимущественно друг друга. Это общий принцип любой классовой структуры, если использовать терминологию марксизма. Но там, где есть ротация власти посредством выборов, ее контакт с внешней средой все-таки более тесен.
В России же имеется очень несчастливое сочетание прозрачности и неподотчетности. У нас архаичная политическая система – и при этом прогрессивная информационная среда. Поэтому получается такой вот диссонанс.
Нам начинает казаться, что люди во власти либо как-то неимоверно поглупели, либо обнаглели до такой степени, что им все равно, какое впечатление они производят. Но чиновники вовсе не стремятся демонстрировать гражданам неуважение. Просто они живут своей жизнью, в острой конкуренции друг с другом – и искренне не понимают, как выглядят со стороны.
Если бы продолжались старые добрые времена, когда народ видел высших чиновников только на партийном съезде, не возникали бы ситуации, в которых им нужно немедленно выйти под тысячи камер и сказать что-то. Как например при той же кемеровской трагедии, раздевшей некоторых чиновников донага.
Они даже не очень понимают, что такое СМИ, потому что пресса у них тоже своя. Интервью для них – это некое действо с заранее заготовленными вопросами и ответами. И когда госслужащие выясняют, что СМИ выдают что-то отличное от того, что им хочется слышать, они думают, что это проплаченная кампания по их дискредитации. Ведь они сами платят за то, чтобы о них писали что-то хорошее – и убеждены, что плохое тоже кто-то проплатил.
Представьте, что у вас есть реальный враг Х, который мечтает снять вас с должности, посадить или вообще убить. И вы думаете: если против меня что-то предпринято – значит, это происки Х. Все остальные противники будут рассматриваться вами как проекция вашего врага, который использовал их. Потому что никто кроме ваших собратьев по правящему классу не кажется вам обладающим субъектностью – способностью к самостоятельному действию.
Как лечить это властное раздвоение?
Тут есть два варианта. Первый – закрывать информационную среду как в Северной Корее и в Китае. Но он технически трудно исполним. Китай начал строить свою великую Интернет-стену 25 лет назад, потратил на нее такие ресурсы, каких мы позволить себе не можем.
Второй вариант – властям надо стараться выглядеть лучше в глазах народа. Конкурентные выборы с возможностью потерять свою должность – быстро открывают глаза, отрезвляют, дисциплинируют и делают из вчерашних диких чиновников достойные публичные персоны. Они будут бояться сказать глупость не потому, что президент поругает, а из опасений, что люди их больше не выберут.
Никаких других эффективных рецептов человечество пока не придумало.
Промежуточное решение, к которому сегодня прибегает наша властная машина – замутнение информационного пространства. Власть прямо и косвенно содержит большое число СМИ и информационных агентов, которые производят много отвлекающих маневров, ложных сюжетов. Задача – заполнить все вокруг белым шумом, дабы «дурь каждого боярина» не так была заметна.
Вот сейчас обсуждается отставка кемеровского губернатора после трагического события. Верное ли это решение?
Я полагаю, что ничего дурного в принесении ритуальной жертвы нет. Это помогает повысить уровень доверия к власти – люди видят, что на их возмущение есть какой-то ответ. Чем быстрее реакция – тем больше воспитательный эффект для элит, с одной стороны; и уверенности граждан, что их услышали – с другой. Поэтому отставка губернатора через неделю после катастрофы – это лучше, чем через месяц. Но еще лучше было бы ему подать в отставку немедленно. Это оставило бы о нем более приличную память.
До сих пор немедленная смена руководителей регионов в угоду общественному мнению не практиковалась. Даже Беслан и Норд-Ост к показательным отставкам не приводили.
Логика тут поразительная: выходит, власть смотрит на общество как на врага, в угоду которому ни в коем случае нельзя действовать, дабы это не восприняли как слабость. Даже не предполагается, что у политической системы и граждан могут быть общие интересы. Нет, кругом враги, причем не только за пределами России, но и внутри нее. Это самая удивительная позиция. Она, конечно, внятно не формулируется именно таким образом, но отлично просматривается. Отсюда и вывод: давление граждан на власть – это что-то плохое.
Но именно граждане, многонациональный народ Российской Федерации – источник власти, это в Конституции записано.
Однако предполагается, что если люди будут понимать, что их никто не слушает, это сделает их более пассивными. Это действует – но до определенной поры, пока протест не носит особенно острого характера и не происходит какой-то чрезвычайной ситуации. И вообще полезно помнить, что граждане, как бы они ни были недовольны, возмущены и разгневаны – это не террористы, с которыми «переговоров не ведем». Их нельзя победить, хотя можно отвлечь, заболтать или временно напугать – но переговариваться с ними все равно придется. И лучше раньше, чем позже.
Вообще-то митинги – это одна из самых цивилизованных форм гражданского протеста. Граждане собираются без оружия, административные здания не поджигают, камней в окна не бросают, никого не бьют – ни Росгвардию, которую против них выставили, ни друг друга. Такое культурное поведение граждан надо ценить, но у нас эти митинги считаются каким-то страшным проявлением народного бунта, призраком Майдана. И напрасно, потому что мирные митинги – не единственная форма, которую может принимать протест, если на него не реагировать. Народный бунт выглядит совсем иначе.
Революции не случаются из-за чрезвычайного происшествия, каким бы ужасным оно ни было. Любой случай может стать триггером революционных изменений, когда общество к ним готово, а режим утратил свою устойчивость и внутреннюю цельность. Но это пока все же не наша ситуация.
Сейчас в смысле политических последствий для страны я больше смотрю даже не на Кемерово (хотя отставка губернатора – новое для России явление), а на мусорные войны в Подмосковье.
Потому что в Кемерово катастрофа случилась внезапно – то есть область к ней не была готова. По политической культуре этот край больше напоминает северокавказские республики, чем европейские регионы. Это то, что называется электоральный султанат – регион, который административными методами дает сверхвысокую явку на выборы и сверхвысокий процент голосов за правящую партию. Там слабая протестная база и низкий уровень организованности: политический фактор шахтеров давно ушел в прошлое. Тот протест, который был в Кемерово – это скорее состояние аффекта, которое со временем проходит.
В Подмосковье ситуация другая. Тут уровень свободы выше, уровень контроля ниже, больше общественного внимания, точечные волнения идут довольно давно. Прошу прощения за некоторый цинизм, но с точки зрения политических изменений единичный несчастный случай – не очень благодатный повод. А протесты по поводу свалок – это долгоиграющая история, которая постоянно развивается и ни завтра, ни послезавтра не закончится. Как и сами свалки.
Сегодня в воздухе носится вопрос: может ли усиление гражданской активности привести к очередному закручиванию гаек?
Давайте посмотрим правде в глаза: все гайки, которые есть, уже закрутили после протестов 2012 года в Москве и крупных городах. С тех пор наша политическая система не помолодела, а чтобы закручивать гайки, нужны, во-первых, сами гайки, а во-вторых – те, кто их будет крутить.
Однако диссонанс и взаимное непонимание между властью и обществом в сложившейся системе, думаю, будут нарастать.
От одной ошибки никто не умирает. Но когда наступает время «Ч», хватает и меньшего – чтобы любая галка стала пресловутым черным лебедем и детонатором необратимых изменений.
