Наш соотечественник за рубежом однажды решил вернуться в Россию. Как его встретила родина?

Андрей Смагин — из так называемых русских немцев, которые воспользовались программой репатриации и уехали из СССР в Германию. В 2008 году он воспользовался еще одной программой — по возвращению соотечественников — и из Франкфурта переехал в Липецк. Теперь, когда президент Путин подписал указ «О Концепции государственной миграционной политики Российской Федерации на 2019–2025 годы», наши соотечественники должны выстроиться в очередях у посольств, чтобы вернуться домой. Так, как это сделал Андрей.

 

С Андреем мы случайно познакомились в маленьком баварском городке Хохенфельсе. Он обрадовался возможности поговорить по-русски. Рассказал, что живет в Германии почти 30 лет. Но 6 из них прожил в России.

— Мы уезжали в 1991 году еще из СССР, — рассказывает Андрей. — В июне. То есть до Беловежской Пущи. Мы ехали всей семьей: родители, бабушка, тетя, сестры, брат и я. Мне было 19 лет. Мы понимали, что едем в другой мир. Но думали, что хорошо его себе представляем. Прадеды, прабабки — все были немцы. Родственники жили в ФРГ.
Депортация
Дед и бабка у меня из Запорожья. До войны жили в немецкой деревне. В 1941 году немцев оттуда депортировали в Сибирь. Грузили в товарные вагоны и вывозили. Деду было 15 лет. Бабушку тоже депортировали, они с дедом в Сибири и познакомились. А другие мои дед с бабкой, тоже немцы, были вместе в трудармии.

Нацисты, когда пришли в Запорожье, тоже вывозили немцев. Тех, кто еще остался. Везли в Польшу и в Германию. Там оказалась сестра деда. Поэтому у нас и появились родственники в Германии.

После войны деда и бабушку оставили в Сибири под комендатурой. Им запрещено было уезжать. Потом комендатуру сняли, но взяли расписку, что они не будут возвращаться на хутор и требовать свое имущество. Они стали думать, куда податься. В общем, все осели в Казахстане.

Как-то, уже ближе к середине 1980-х, приходит нам письмо из Германии от родственников. Пишут, как живут: свой дом, машина и так далее. А у нас и без того шли разговоры об отъезде в Германию. Только для этого надо 10 тысяч рублей отнести в ОВИР, взятку, чтобы дали разрешение на выезд. У нас таких денег не было. В семье четверо детей, зарплата у родителей 150 рублей, за дом можно было выручить тысяч восемь — и все.

Году в 1985-м вся эта система начала сыпаться. Горбачев вел переговоры с Колем и Рейганом, а те поставили условие: выпустить из СССР евреев и немцев. И пошла волна эмиграции.
Ich spreche kein deutsch
В семье у нас по-немецки говорили, но это был plattdeutsch — диалект, он сильно отличается от литературного немецкого. А я-то и на нем не говорил. В Германии первым делом вызубрил фразу Ich spreche kein deutsch.

Мы сразу получили немецкое гражданство. Без проволочек, без беготни и очередей. Нам оплатили языковые курсы. С первого дня дали пособие, на которое можно было очень прилично жить. Поселили сначала в общежитии, потом оплачивали нам квартиру, пока мы не нашли работу. Я устроился на шинный завод. Ну а есть работа — есть все остальное. Пошел учиться на системного администратора. Машину, конечно, купил.

С самого первого дня в Германии меня мучила ужасная ностальгия. Страна чужая, люди вокруг другие. У них другие ценности, другое чувство юмора. Германия меня просто бесила.

Тут у меня как раз пошел бизнес, связанный со странами бывшего СССР. Я перегонял машины в Прибалтику, а приезжали за ними казахи, украинцы, русские. И я балдел просто от того, что разговариваю с людьми, выросшими со мной в одной системе ценностей! А немцы стали бесить еще больше. Вот не могу тебе сейчас объяснить, почему.

Младшей сестре в школе учитель рассказал: оказывается, есть даже термин — «эмигрантская болезнь», ею страдают 10–15 процентов эмигрантов. Человек теряет критическое отношение к тому, что происходило с ним на родине. Сестра рассказала мне. Я тогда даже не понял, к чему это она.
Соотечественники
В Германии я смотрел русское телевидение, слушал Владимира Владимировича, Дмитрия Анатольевича. В 2008 году понял, как у вас круто развивается экономика. Страна, оказывается, встала с колен. Мы с другими русскими обсуждали на форумах в интернете, как хорошо в России. Было там несколько человек, которые рассказывали, как они вернулись и как здорово устроились. Так я узнал, что существует программа по возвращению соотечественников.

Прочитал я эту программу — и она меня прямо окрылила. Подаешь заявку, указываешь, где хотел бы жить, кем хотел бы работать. Местные власти гарантируют трудоустройство по специальности. Государство оплачивает все расходы по переезду, даже пересылку багажа. Гражданство сразу дают.

Предлагали на выбор 12 регионов, из них в европейской части только Обнинск под Москвой и Липецк. В анкете я указал, что хотел бы работать по специальности — администратором компьютерных сетей. Откликнулись липецкие власти.

И в 2008 году, после 17 лет жизни в Германии, я уехал в Липецк. Уже через месяц я понял, что теперь действительно попал в другой мир.

Оплата переезда, багажа — это первое, с чем обманули. Нашли в документах какую-то закорючку, из-за которой ничего не компенсировали. Гражданство действительно дали в упрощенной форме. На это ушел почти год.

Потом выяснилось, что никто не собирается предлагать мне обещанную работу по специальности. На первое время дали койку в Центре временного размещения. Это старое советское общежитие — длинный коридор, в конце один туалет и один душ на всех. Дальше покупаешь газету, читаешь объявления и снимаешь квартиру. Платишь сам.

Я видел по русскому телевидению, какие в России душевные люди. То ли я отвык от советских людей, то ли они изменились, то ли Липецк какой-то особенный… В общем, люди стали моим самым большим разочарованием.

Меня поразило хамство какое-то невообразимое. Особенно в миграционной службе. «Тебе кто все это обещал? Путин? У него и спрашивай».

Я пытался настаивать. Только для этого надо было сначала с двух ночи постоять за талоном на прием в ФМС, а потом с этим талоном днем стоять в очереди на жаре. Лето было, а у них в здании ни кондиционеров, ни вентиляторов. И стоят там целыми семьями: с бабушками, с детьми.

 
Терапия
Весь Липецк утыкан вагончиками — «Краснинский молокозавод». Каждый день к ним выстраиваются очереди. Я попросил в одном вагончике документы на сметану. Тетка просто обалдела: «Вы кто?! Я 15 лет работаю — первый раз вижу, чтобы частное лицо документы спрашивало». Людям вообще плевать, что они едят? На улице с лотка продают конфеты. Все по 199 рублей. Вид у них такой, будто все они с одной химической фабрики. А цены! Почему у вас такая дорогая еда?

Больше всего меня удивили отношения в семьях. Почему мужчина у вас — вроде как «большой ребенок»? Как-то еду — голосует молодой парень. Только сел ко мне — давай рассказывать: жена домой не пустит, паспорт забрала, банковскую карточку забрала… Это вообще как может быть? Зачем он с ней живет?

Однажды звонит знакомая, просит срочно помочь перевезти вещи. Оказывается, ее арендодатель велел в течение двух суток освободить квартиру. А как же договор? У человека настолько нет никаких прав?

С работой мне власти так и не помогли, но я устроился в фирму по монтажу охранных систем. На одном объекте воры взломали шкаф и украли наше оборудование. Мы обратились в полицию. Приходит оттуда бумага: уважаемые такие-то, чтобы мы дальше занимались вашим делом, принесите нам пакет документов — и длинный-предлинный список. А пока мы документы не принесем, они и воров искать не будут.

В России выяснилось, что мне постоянно надо проходить какие-то медкомиссии. А все диспансеры, все медкабинеты, которые обязательны к посещению, в Липецке находятся в разных концах города. И эти ободранные грязные коридоры с толпами больных и злых людей… У меня было удостоверение участника госпрограммы, по которому можно проходить без очереди. Но это было совершенно невозможно, меня бы порвали другие пациенты.

Я одурел от этих коридоров, этих ментов, от постоянного «куда прешь?»… И самое странное: никто ничего в своей жизни не хочет менять.

Но я говорил себе: еще годик — и все наладится. Так прошло 5 лет. Слава богу, у меня сохранился немецкий паспорт. Я собрал чемодан и вернулся в Германию.

Теперь вот, веришь, я оценил Германию, я ее люблю. И «эмигрантская болезнь» прошла начисто. Шесть лет в России стали хорошей терапией.