21-23 июня с. г. в Вашингтоне состоялся первый “Американо-Китайский диалог по вопросам внешней политики и безопасности” (U.S.—China Diplomatic and Security Dialogue, D&SD). На самом деле подобного рода “Диалоги” между двумя ведущими мировыми державами на уровне министров начали проводиться (поочерёдно на территориях партнёров) ещё со второй половины прошлого десятилетия, а с 2009 г. они носят ежегодный характер.

Просто менялось название уже устоявшейся политической площадки, крайне важной в формирующейся глобальной игре. Вербальные изменения отражали особенности её трансформации, в центре которых оказывается фактор превращения КНР во вторую мировую державу. При этом Китай неизбежно вовлекается в сложные отношения с недавним единоличным мировым лидером США. Как только на рубеже 90-х — нулевых годов в американских “мозговых центрах” сформировалось мнение, что главным стратегическим оппонентом США в наступающем столетии станет Китай, стала актуальной идея создания диалоговой площадки по обсуждению с ним проблем стратегического плана.

В течение прошлого десятилетия на порядок возрос объём двусторонней торговли. Этот процесс сопровождался зарождением и дальнейшим развитием серьёзных проблем. Поэтому диалог превратился в “стратегический и экономический”.

Наконец, на последнем двустороннем саммите, состоявшемся в апреле с. г. на ранчо президента США Д. Трампа в штате Флорида, лидеры обеих стран пришли к выводу, что система двусторонних отношений и ситуация в мире принимают крайне сложный и серьёзный характер. Поэтому единый до сих пор диалог необходимо разделить на несколько тематических площадок:
обозначенный выше D&SD;
“всесторонний экономический” (the Comprehensive Economic Dialogue);
“вопросы правоприменения и кибербезопасности” (the Law Enforcement and Cyber Strategic Dialogue);
“социальные проблемы и вопросы контактов между людьми” (the Social and the People-to-People Dialogue).
Серию новых “Диалогов” открыл D&SD. Его тематика предопределила состав “команд” участников. США представляли госсекретарь Р. Тиллерсон и министр обороны Дж. Мэттис, КНР – член Госсовета КНР и куратор внешней политики Ян Цзечи, а также член Центрального военного совета (ЦВС), начальник Объединённого штаба ЦВС Фан Фэнхуэй.

Представляется полезным предварительно кратко остановиться на некоторых последних актах формирования общего политического фона, на котором проходила вашингтонская встреча.

Среди них, конечно, выделяется резкое обострение в последние месяцы ситуации на Корейском полуострове в связи с дальнейшим развитием “Ракетно-ядерной программы” КНДР. Причём относительно самой проблемы “денуклеаризации” Корейского полуострова и технологии её разрешения между Вашингтоном и Пекином наблюдаются существенные расхождения.

Именно эту проблему в первую очередь обозначила и. о. заместителя госсекретаря по делам Восточной Азии и Тихоокеанского региона Сьюзан Торнтон на пресс-конференции, проведенной накануне D&SD.

Из прочих отмеченных ею тем предстоящих переговоров обратила на себя внимание ситуация в Юго-Восточной Азии, где американо-китайская конкуренция приобретает в последние годы характер открытого противостояния. В очередной раз оно проявилось в ходе только что прошедшего в Сингапуре “Диалога Шангри-Ла”.

О том, что процесс поиска какого-либо компромисса в ЮВА будет крайне сложным, свидетельствуют последние сигналы о неизменности позиции КНР относительно территориальных претензий в Южно-Китайском море. Как раз в день начала D&SD было заявлено о запуске океанографическим институтом АН КНР программы “оцифровки данных об островах и рифах” в ЮКМ. Причём политическая подоплёка этой акции подчёркивается в самом Китае.

Другим настораживающим сигналом стала отмена запланированного ранее визита во Вьетнам (“по рабочим обстоятельствам”) Фань Чанлуна – члена Политбюро ЦК КПК и заместителя (одного из двух) Си Цзиньпина на посту руководителя того же ЦВС. Вьетнам, напомним, является сегодня едва ли не главным (из “местных”) оппонентов КНР в ЮВА, а его внешнеполитический курс приобретает заметные проамериканские оттенки.

Как мы уже не раз отмечали, оба основных субрегиона, в которых разворачивается американо-китайская политическая конкуренция, (Корейский полуостров и ЮВА) географически соединяются Тайванем, борьба за влияние на который носит не столь явный, но по факту не менее острый характер.

Признавая на словах критически важный для КНР тезис об “одном Китае”, Вашингтон на практике действует в соответствии с собственным законом, фактически исключающим возможность использования Пекином силы для решения “Тайваньской проблемы”. Указанная американская позиция была подтверждена в марте с. г. той же С. Торнтон и совсем недавно министром обороны Дж. Мэттисом в ходе “Диалога Шангри-Ла”. На упоминавшейся выше пресс-конференции С. Торнтон указала на включение “Тайваньской проблемы” в повестку дня предстоящего D&SD.

По завершении этого “Диалога” состоялась встреча членов китайской делегации с президентом Д. Трампом, во время которой Ян Цзечи заявил о готовности КНР “координировать с США” усилия по “денуклеаризации” Корейского полуострова. Здесь обращают на себя внимание использованные слова: в качестве объекта “денуклеаризации” китайский гость указал на Корейский полуостров в целом, а не только на КНДР, как это делает Вашингтон.

Примечательной представляется и оценка Д. Трампа усилий руководства КНР по решению проблемы северокорейской РЯП. Смысл его выступления в день начала работы D&SD свёлся к пассажу о том, что “Китай старается, но у него не очень получается”.

Комментируя итоги первого “Американо-Китайского диалога по вопросам внешней политики и безопасности”, государственное новостное агентство КНР Синьхуа выделяет три момента.

Во-первых, достигнута договорённость о более частом проведения двусторонних переговоров, в том числе, на самом высоком уровне. В частности, уже намечены встречи Си Цзиньпина с Д. Трампом как на предстоящем саммите G-20, так и в ходе официального визита американского президента в КНР, намеченного на конец 2017 г.

Во-вторых, констатируется необходимость развития “конструктивного, прагматичного и эффективного” сотрудничества обеих стран по линии военных ведомств.

В-третьих, обе стороны согласились “координировать” усилия по проблеме ядерного оружия на Корейском полуострове, имея в виду “полную имплементацию” соответствующих резолюций СБ ООН.

Мы же, в свою очередь, позволим себе отметить, что, судя по всему, в ходе первого американо-китайского D&SD удалось достичь неких договорённостей относительно проблем сиюминутно-тактического плана, каковой является очередное обострение ситуации на Корейском полуострове.

Однако в условиях усложнения в целом глобальной игры (а также её главной компоненты, каковую составляют американо-китайские отношения) вызывает сомнение перспектива сколько-нибудь глубокого согласования позиций обоих основных игроков даже по данной частной проблеме.

В связи с этим немаловажным представляется отметить незримое присутствие за переговорным столом в Вашингтоне других значимых мировых игроков: России, Японии, Германии (ЕС), Индии. Что, несомненно, ограничивало свободу действий обоих непосредственных участников переговоров.

В этом, кстати, проявляется обозначенное выше резкое усложнение нынешнего этапа глобальной политической игры по сравнению с периодом (“биполярной”) холодной войны.

В частности, уже во время вашингтонских переговоров в китайской Global Times обсуждались перспективы развития отношений между КНР и ЕС “в эпоху Трампа”. В НВО не раз отмечалось возрастание значимости для КНР развития отношений с условной “Европой” и формирование в связи с этим одного из глобальных стратегических треугольников в составе США, КНР, ЕС.

Сам факт усиления роли обозначенных выше “других” делает призрачной перспективу реализации (возникшей несколько лет назад) концепции формирования двусторонней американо-китайской конструкции управления мировыми процессами. Впрочем, представляется крайне сомнительным, что такие идеи вообще сегодня присутствуют в повестке дня отношений между двумя ведущими мировыми державами.

Сколь весомым является присутствие за мировым игровым столом одного из указанных “других”, покажут итоги недельной поездки в США премьер-министра Индии Нарендры Моди, начавшейся сразу после завершения американо-китайского D&SD.