Он вернул несторианское богословие на место так незаметно, что даже не схлопотал за это анафему, а, напротив, чествуется как победитель монофелитства. Церковь настаивает на том, что вероучение ее создавалось людьми исключительно высокой духовности. Может быть, оно, конечно, и так...

Он вернул несторианское богословие на место так незаметно, что даже не схлопотал за это анафему, а, напротив, чествуется как победитель монофелитства

Игорь Бекшаев, 22 Мая 2016, 09:35 — REGNUM Церковь настаивает на том, что вероучение ее создавалось людьми исключительно высокой духовности. Может быть, оно, конечно, и так, но документы, в которых вероучение содержится, скорее указывают на то, что те люди были достаточно образованы и смекалисты. Для сегодняшних людей все это — «преданья старины глубокой», хотя верующие относятся к ним с благоговением. Однако теперешним людям полезно хотя бы вкратце знать, как мыслили их духовные предки, чтобы понять ошибочность их метода — создать религию на основе последних достижений человеческого разума. Ведь то, что сегодня «последние достижения», завтра становится уже действительно последним в ряду. В предыдущем тексте мы остановились на том, как святые отцы в своем догматическом богословии добрались до Христа-Человека и начали вычислять Его количество ипостасей и их взаимодействие друг с другом. Окончательно на всех разговорах о природе поставил жирную точку Максим Исповедник, вот о нем и поговорим сейчас.Максим прославился в первую очередь тем, что внес самый существенный вклад в «победу над монофелитами» и даже поплатился за это жизнью. Монофелиты, если вкратце, учили, что сколько бы там не было у Христа сущностей, но воля точно уж должна быть одна. Такие вот еретики выползли неожиданно. Между тем, они рассуждали вполне здраво. В одной ипостаси, говорили они, не может быть два центра воления, все это приведет к раздвоению сознания. Но в этом раздвоении Максим не видел ничего плохого. Да, мол, воли две. Но воля человеческая в полном подчинении воли Бога — так и должно быть. «Теоретически» оно так, конечно, и должно быть, поскольку уже решили, что всего прочего по два, и отступать некуда. Но у падшего разума нашлись резоны, воспротивившиеся такой арифметической конструкции Христа. Тут вроде и возразить особо нечего, «конструкцию» предоставить альтернативную уже поздно, но интуитивно понятно, что «две воли» потянут за собой уже целый хвост раздвоений. Пожалуй самым выдающимся, без шуток, интеллектуальным достижением Максима, было его определение человека, как существа с раздвоенной волей. До Максима «передающийся по наследству грех» был общим выражением, и осмысленной интерпретации не поддавался. Максим выделил у человека две воли. Одна природная, естественная, а другая «выбирающая». Первая является исполнительной, а другая как бы законодательной и может направлять естественную волю к поступкам. Это казалось очень логичным и много чего объясняющим. Но следуя тогдашним представлениям, в целом верным, не только природы не может быть без воли, но и воля немыслима без природы. Вот эта обратная зависимость у Максима неочевидна. Выражался языком он довольно тяжелым, но, в общем, «вторую природу», которая и производила эту грешную волю, в его сочинениях не отыскать. Природа просто повреждена, и ее естественная воля дезориентирована. Здесь имеется пробел, недосказанность, которая, между тем, всех устроила, и его самого, похоже, тоже. Человек носитель двух воль, и сознание его раздвоено. Он хочет сделать хорошо, но выходит каждый раз плохо. Потому что естественная воля, которая ищет удовлетворения потребностей, утратила знание того, какие потребности хорошие, а которые плохие, из-за того, что разум породил волю «выбирающую», которая пытается либо противостоять дурным склонениям природной воли, либо с ним соглашаться. Последнее чаще, потому что сама воля испортилась благодаря появлению выбирающей воли и ее первому дурному выбору. Рассуждения по тем временам, прямо-таки революционные. Чрезвычайно разумное сведение концов с концами, где все поучения апостола Павла на сей счет становятся не просто «духовным словом», а словом более-менее понятным. Плохо было то, что «порча» висела исключительно на воле, то есть не имела своих концов, и рисовала крайне туманную перспективу понятию «личный грех», потому что делала объяснение всего кругообразным, когда причины теперь уже снова объясняются следствиями, но повернутыми с другого боку; ведь источником «личного греха» могла быть только «выбирающая воля», но откуда она взялась, чтобы в первый раз совершить этот «личный грех»? Все это гляделось бы безобразно, если бы у людей хватало терпения разбираться, но Максим, отдадим должное, умел писать так, чтобы зрители этого балета уходили в буфет задолго до того, как начнется эта тягомотина с умирающим лебедем. Ладно, но теперь все это следовало наложить на «ипостась Христа» и прикинуть, как там эти воли уживаются. Загвоздка состояла вот в чем. Понять это не очень просто, но надо постараться. Наличие «двух воль» превращало все это богоявление в образец примера и подражания (об этом мы писали в прошлый раз), а Христос представлялся нравственным примером слушания «воли» в Себе. В чем состоит воля — становится неважным, а важным лишь то, что ее надо слушаться. Мотив того, что воля Божья интуитивно понятна всякому, и физически исполнима без особых даже усилий (делай добро, соответствуй добру), мотив явления бескорыстного доброделания, уступил место мотиву беспрекословного, безрассудительного послушания в чем бы оно не заключалось, потому что Бог лучше знает и Ему все видно. «Воля» становится «вещью в себе», человеку недоступной, она просто «воля Божья» и все. Она для каждого человека своя, персональная, «узнать» ее, можно лишь у тех, кто находится в контакте, а самому лучше без руководства не пробовать. При таком мотиве Отец послал Сына умирать, чтобы людям стыдно стало за свои поступки и они начали каяться, искать о себе такую волю (и так далее, читай православный катехизис). Для такой миссии Христос и послан с двумя волями, и тут вполне логичная антропология Максима берется под руку его же христологией и начинается самое интересное.Если человеческая воля Христа была не раздвоенная, то подчиняться «воле Бога» она должна была бы и так, раз естество благое, воля выходит одна, единая, общая, а если не так, то человечество Христа явно ущербное, если ему требуется страховка. Этот «монофелитский» вопрос, если без прикрас, ставится в продолжение крайнему монофизитскому, который бы звучал так: зачем при Боге для спасения человека еще и человек? Хорошо, определили, что нужен, отвергли единую богочеловеческую природу «умеренных» монофизитов, выявив целых две. Давайте теперь объясняйте, зачем нужен и сколько у него воль. Тут надо понимать, что «моно"-богословие имело сильный перфекционистский характер, его сторонников явно раздражала накапливаемая раздвоениями путаница. Воля вторая зачем нужна — для пополнения числа «два» или какие-то функции у нее должны быть? Когда разговор заходит о волях, то жди продолжения о мотивах поступков. Контраргументом в любых христологических теориях, всегда стоял вопрос к оппоненту: «А в чем тогда состояло спасение?». И оппонент должен быть внятно разъяснить. К тому времени, когда состоялся монофелитский спор, монашеские практики уже вовсю легализовались в христианском мире, объявлены были идеалом, им недоставало только теории. Практика монахов полностью соответствовала той внутренней, своей теории, что христианину надо каяться, сокрушаться и искать для себя волю Божию, так что все было готово к тому, чтобы теорию прописать в догматику, сделать ее общей для всех. Осталась малость, как-то соотнести Христа с монахами, показать, что их путь — это и есть евангельский путь Христа, и Он дает пример того, как надо слушать во всем волю Бога.Если человеческая природа Христа первозданно безгрешная, то показанный пример для подражания, прямо скажем, неподъемный и какой-то фиктивный, потому что человек обычный оказывается в совсем неравных условиях. Мало того, что у него нету такой сильной подмоги, как «природа Бога» с ее волей, но и естественная природа его греховная. Максим довольно долго напускал туману, чтобы определиться с тем, в каком виде досталась Христу человеческая природа. Но все же под конец, кажется, он решил для себя, что Христос все-таки обладал выбирающей волей, и, следовательно, по логике был носителем «первородного греха». Воля же Бога этот грех нейтрализовывала, находившись всегда под боком. И в этом смысле православный педагог профессор Осипов, совершенно прав в том, что православное догматическое богословие учит тому, что Христос был рожден с естеством «удобопреклонным ко греху», ссылаясь на слова Максима: «Господь исправил страстное начало естества непреложностью произволения», Он «не отвратил свое произволение от блага» и тем самым произошло «для всех людей восстановление естества из тления в нетление» (Вопросоответы к Фалассию 42). А если не учит, то тогда Шестой Собор, который весь и держится на Максиме, надо отправлять на свалку истории. Дилемма, однако.«Исправление естества непреложностью произволения», это как раз то самое и есть, за что получили в свое время анафемы Несторий, Диодор Тарсийский, Феодор Мопсуетский — за «удобопреклонность ко греху». Нетленный шедевр Максима Исповедника состоит в том, что он вернул несторианское богословие на место так незаметно, что даже не схлопотал за это анафему, а, напротив, чествуется как победитель монофелитства. А все оттого, что умел писать настолько духовно, что понять было практически невозможно. Очередная стычка между «моно» и «ди», завершилась в пользу тех, кто за все по два. Следует сказать, что для здравого ума аргументы тех и других выглядят сейчас крайне слабыми и вообще представляются разговором ни о чем. У «моно» в этом смысле чуть получше, но это оттого, что им просто не дали договорить, отправив в ад. Как знать, до чего бы они договорились тоже. Итогом христианство зафиксировала в соборном документе, каким представляет себе христианское делание. В сухом остатке получается, что человек не знает, что такое добро, не знает, о чем говорят заповеди, не знает, как возлюбить ближних, понятия не имеет о справедливости и добродетели, и даже Христос своим человеческим составом, выходит, не знал об этом, только «паче подчиняясьЕго Божественному и Всемогущему хотению». Все это получилось оттого, что предметом спора выступала такое неопределенное понятие как «природа Бога», явившись, своего рода парадоксом Рассела — «множеством всех множеств». Разрешать парадоксы, поставив под сомнение условие, в то время не умели, предпочитая рвать друг другу бороды. Ну и еще поставить вопрос иначе не позволяла упрямая уверенность в том, что «верной дорогой идем, товарищи».Ну вот, пришли.

Игорь Бекшаев