Вопрос отнюдь не праздный. Он касается эффективности российской внешней политики, эффективности использования ресурсов.

Правильно ли всегда и везде, при любых обстоятельствах придерживаться принципа работы исключительно с официальными властями иностранных государств? А ведь это принципиальное положение, неоднократно заявленное и подтвержденное высшим российским руководством, в частности, президентом Владимиром Путиным.

Следует отметить, что для России этот принцип можно считать традиционным. В качестве наглядного примера можно привести дипломатию Николая I, пользовавшегося репутацией императора-рыцаря. Он заслужил ее строгой приверженностью законам и правилам ведения внешнеполитических дел, касалось ли это мирного времени или войны.

Характерной особенностью внешней политики Николая I было неприятие революции. Он не признавал ее законности ни внутри своей империи, ни где бы то ни было. Поэтому он категорически отвергал возможность использования таких политических инструментов, как ведение дел с оппозиционными силами в других государствах — партнерах или врагах. Он полагал, что внешняя политика, дипломатия и война — прерогативы государств, а не обществ, официальной власти и армии, не прессы или разведок. В этом смысле он был действительно рыцарем.

При этом Николай исходил из убеждения, что в ответ на его "рыцарство" и другие державы будут вести себя аналогичным образом в отношении России: не станут пытаться расшатывать ее изнутри, поддерживать революционные и (или) сепаратистские настроения и силы.

Принцип невмешательства не позволял ему, например, эффективно работать с сербскими силами, действовавшими в Османской и Австро-Венгерской империях, последовательно поддерживать их стремление к национальному самоопределению и образованию собственного государства. И все это несмотря на откровенные симпатии к единоверцам-славянам, а также на настоятельные рекомендации со стороны многих генералов и дипломатов. Это стало одной из причин поражения Российской империи в Крымской (Восточной) войне.

Это поражение продемонстрировало ошибочность политики Николая I: он не позволил себе использовать все возможности ведения борьбы против противников России, которые, к слову, отнюдь не брезговали никакими методами, включая, например, такие, как развязывание оголтелой антирусской пропагандистской кампании в прессе, поддержка сепаратизма на Кавказе, антиправительственная пропаганда.

Но в отечественной истории есть пример и совершенно противоположной внешнеполитической стратегии: период правления Сталина. При нем Советская Россия главный упор делала не на взаимодействие с правительствами иностранных государств, а на работу через наиболее радикальную оппозицию. Для этого был создан даже параллельный МИДу внешнеполитический аппарат Коммунистического Интернационала (Коминтерна).

Внешнюю политику Сталина можно описать как полный антипод политике Николая I. Император мечтал объединить все европейские правительства в противостоянии угрозе революции и откровенно не понимал, почему его честные рыцарские мотивы и устремления не встречают понимания, взаимности, а, напротив, ведут к войне с Европой. Генсек грезил европейской революцией и стремился объединить всех оппозиционеров ради свержения буржуазных правительств, не понимая, почему передовые отряды революционных армий не переходят в решительное наступление, не развязывают гражданских войн ради скорейшего достижения так называемого светлого будущего.

Итогом коминтерновского периода внешней политики Советской России стала Вторая мировая война.

Рассмотрев вкратце эти два крайних примера внешнеполитических стратегий для России, вернемся к вопросу: что предпочтительнее, что более эффективно?

Просим прощения за банальность, но позволим себе констатировать: истина — посередине.

Что заставляло Николая I быть рыцарем — помимо личных качеств? Боязнь революции в России. Он был не на шутку встревожен волнениями в Европе и откровенно опасался, что эта зараза легко может быть перенесена на российскую почву. Но столь же откровенно он полагал, что европейские правительства так же боятся революций, грозящих хаосом и гибелью цивилизации. Поэтому он уповал на то, что в дальнейшем было названо классовой солидарностью, не разглядев, что классовые интересы подчинены национальным и геополитическим, которые диктуют Западу задачу уничтожения России как самостоятельной политической единицы. А для этого все средства хороши.

Та же ошибка — переоценка роли классовых интересов и недооценка интересов национальных и геополитических — была характерна и для довоенного Советского Союза.

Сегодняшняя внешняя политика России, как представляется, свободна от этого. В выборе методов, инструментов, средств она не ограничена жесткими доктринальными рамками. И тем не менее приходится признать, что до сих пор во внешнеполитической работе явно преобладала ориентация преимущественно на официальные власти. Это, безусловно, снижало потенциальную эффективность внешнеполитической деятельности.

Но неужели тут ничего не меняется? Думается, что перемены происходят.

Пожалуй, наиболее заметны они на Востоке, в частности, в Сирии и Афганистане. Там налажен активный предметный диалог и с властями, и с различными оппозиционными силами.

Менее существенны изменения на европейском направлении. Здесь можно отметить контакты с националистическими силами — такими, как "Национальный фронт" во Франции. Тот факт, что его лидер Марин Ле Пен потерпела поражение в президентской гонке, а затем ее партия утратила позиции в Национальной ассамблее, ни о чем не говорит. Ведь глупо полагать, что Москва стремилась привести "Нацфронт" к власти. Но связи установлены, и теперь важно поддерживать, культивировать их. И не только во Франции.

Для этого помимо официальной мидовской дипломатии есть дипломатия парламентская, партийная, профсоюзная, молодежная… В нынешних условиях навязывания России внешней блокады необходимо максимально широко применять именно эти инструменты, искать и находить за рубежом силы, симпатизирующие нашей стране, и создавать структуры и системы общения и взаимодействия с ними.

Это совершенно естественно и логично. И пожалуй, единственный упрек, который можно выдвинуть российской дипломатии и внешней политике в целом, заключается в нерешительности, скромности на этом направлении работы. Ведь наличие связей даже с оппозицией в какой-либо стране отнюдь не означает желание совершить революцию и привести эту оппозицию к власти или добиться каких-то кардинальных изменений во внешней политике этой страны.

Хотя и эти цели вполне законны — если достижимы. В качестве примера можно привести Молдавию.

Так что сетования сербского политолога справедливы лишь отчасти — и относятся скорее к предыдущим периодам современной российской внешней политики.