Студия Кончаловского находится в бывшем доме культуры советской партийной газеты «Правда» на московской улице Правды. Совпадение, не лишенное иронии. Ибо Кончаловский — это человек, который не верит ни в какую правду и невысокого мнения о политических убеждениях. Еще в советские времена он считался неудобным. Ему 79 лет, и он из знаменитой артистической семьи. Его отец, Сергей Михалков, написал по заказу Сталина текст к национальному гимну, его брат — кинорежиссер Никита Михалков, обладатель премии «Оскар». Кончаловский, который носит фамилию своей матери, в 80-е годы снимал фильмы в Голливуде, а позже жил в Италии и Франции. Он снял ровно 30 фильмов, написал примерно столько же сценариев, к тому же ставил оперы и спектакли в Париже, Милане и Нью-Йорке. За свой новый фильм «Рай» Кончаловский получил на кинофестивале в Венеции в 2016 году премию «Серебряный лев». «Рай» был включен также в шорт-лист кандидатов на премию «Оскар» за лучший фильм на иностранном языке. Это произведение о войне, которое вызвало споры, как это часто бывало с фильмами Кончаловского и с его взглядами на ситуацию в России. И это совместное российско-немецкое производство, съемки проходили недалеко от Нюрнберга. «Рай» будет демонстрироваться в Германии с 27 июля.


SPIEGEL: Андрей Сергеевич, Ваш новый фильм называется именно «Рай». При этом речь идет о судьбе трех человек в войну, все трое погибают, немецкий офицер СС, французский жандарм и живущая во Франции русская аристократка, которая спасает двух еврейских детей. Большие части действия фильма происходят в концлагере. Вы сказали, что все равно это фильм не про Холокост, а о соблазне зла. О том, как люди хотят создать себе свой собственный рай. Что Вы под этим понимаете?
Андрей Кончаловский: Когда я думал о том, каким должен быть мой герой в фильме, офицер СС Гельмут…
—… аристократ-идеалист, который цитирует Толстого и Чехова и по приказу Генриха Гиммлера должен раскрыть коррупцию среди руководства концлагеря…
— … то я представил себе, что он должен быть кем-то вроде ангела. Он должен быть настолько неотразимым, так прекрасно выглядеть, что все, что он говорит, звучало бы как правда. Из этого возникает большая двойственность, которую я хотел выразить в этом фильме. Ибо Гельмут — тем не менее убежденный нацист, национал-социализм вдохновляет его. Я не хотел сделать так, чтобы зрителю было легко идентифицировать зло и ложь нацизма. Показывать злых нацистов — это скучно. Это так часто делали, что это уже невыносимо. Кроме того, я хочу доверять зрителю, чтобы он сам сделал свои выводы. Когда зрители выходят после просмотра моих фильмов, то они не знают точно, что именно произошло. Они растеряны, и эта растерянность мне важна. Глобальное зло никогда не бывает простым, оно — очень сложное.
— И тем самым его еще труднее перенести на экран.
— Как в этом случае зло заманивает, для меня стало ясно, когда фильм был уже готов. Это большая иллюзия, когда думают, что режиссер может осуществить идею, которую он себе сначала выдумал. Феллини сказал как-то, что самый решающий момент приходит к концу съемок, когда идет монтаж, это и есть момент, когда твой фильм смотрит тебе прямо в глаза.
— Вы с большим трудом решились на «Рай». Почему?

— Если подумать об обычном, публичном восприятии, тогда станет просто невозможно снять еще один фильм про Холокост. Одной из сегодняшних проблем является укорачивание памяти. Молодые люди ничего больше не знают, все есть в интернете. С другой стороны, избыток информации приводит к опошлению. Холокост? Это мы уже знаем, считают многие. Поэтому я должен снимать так, чтобы люди не сказали, что это они уже видели у Спилберга. Подлинную жизнь в концлагере я показывал лишь в течение семи минут.
— Это черно-белый фильм с длинными монологами. Разве в эпоху блокбастеров это работает?
— В России я нахожусь в счастливой ситуации, потому что мне не надо думать о прокате. Когда я жил в Америке, это было иначе.
— Российские критики жалуются, что в Вашем фильме нет катарсиса, нет духовного очищения. Эта растерянность связана, вероятно, с тем, как Вы показываете этого немецкого офицера СС.
— Я люблю своих героев, я люблю и Гельмута. Ведь человека любишь не потому, что он хороший. Ты его любишь и не знаешь, почему. Но ты страдаешь, когда он совершает неправильные поступки. Я делаю фильмы для тех людей, которые сегодня уже не ходят более в кино, я хочу вернуть их туда. Это фильмы для родителей, не для детей. Поэтому я написал объяснение, что никто не должен приходить на мои фильмы с попкорном. И люди сидят там без попкорна. Это интересный фильтр.
— Также и русская аристократка Ольга, которую сыграла Ваша жена Юлия Высоцкая, многих сбивает с толку. Она сидит в концлагере и бросается на шею офицеру СС, потому что он хочет ее спасти. Она говорит ему, что он является представителем народа, величие которого дает ему право на любую жестокость. Это дьявольская фраза.
— Это самая низшая ступень, на которую упала эта женщина. Она потом понимает, что она сказала. И здесь тоже есть эта двойственность: мы никогда не знаем, во что мы будем верить сегодня или завтра. Одна иллюзия сменяет другую.
— В России как раз показывают фильм «Собибор» с Кристофером Ламбертом. Там речь идет об одном советском офицере, который организует массовый побег из лагеря смерти Собибор. Он остается «победителем в неравной борьбе с фашистской машиной уничтожения», говорится в рекламном тексте, потому что с ним, мол, правда, а с фашистами — лишь ложь. Это обычное мнение России об этом времени?

— Это простое опошление. России свойственна двойственность мышления. Мы — архаичная нация, большинство людей у нас живет в каменном веке, однако пользуются в то же время айфонами. А что касается нашей системы ценностей в отношении Европы, то мы находимся в XI или XII веке, когда еще не было никакой буржуазии, не было граждан. Об этом писал еще Маркс. Так, например, у нас никогда не было собственности. Когда у человека нет ничего, что он должен защищать или может продать, то он не может понять, что такое рыночная экономика. Поэтому и многие русские не могут понять немцев и наоборот: существуют различные системы приоритетов. Кроме того, российское мышление является манихейским: там есть только свет и тьма, черное или белое — это одна из причин кризисного развития нашего общества. Диалог между левыми и правыми в России никогда не приводит к примирению или к согласию.

 — Вы говорите, что «Рай» возник в то время, когда на Россию оказывалось давление. И поэтому, мол, это хорошо, если немцы увидят фильм, который сможет им объяснить кое-что о России. Что в первую очередь?
— Что мы не только делаем танки, но и выращиваем розы. И что мы можем делать серьезное кино.
— В Вашем прошлом фильме речь шла исключительно о России. В «Белых ночах почтальона Алексея Тряпицына» Вы показываете деревню, в которой больше ничего не производится. Вы показывает алкоголизм, оболванивающее телевидение, коррупцию и людей, которые говорят только на грубом сленге. Многие восприняли это как унижение России.
— Я не вижу в моем фильме унижения России. Там просто показывается жизнь людей, которых я люблю и которые, как бы это ни было странно, вовсе не страдают. Там есть героиня, которая хочет уехать в город. И в этом тоже есть выражение этакой русской архаики, русского мира. Чем этим людям там могут навредить западные санкции? Смешно, они всю свою жизнь живут там под санкциями. Они не бегают в поисках французского камамбера, потому что он вдруг исчез с полок магазинов. Мне был важен фильм о российской провинции, потому что я еще раз убедился в том, что у русских — невероятная сила выносливости.

— С государством Вы мало имеете дела.
— Наш народ никогда не принимал участия в руководстве страной и так и не научился хозяйничать. Государство не может принудить русских ни к чему. Да, Запад наложит санкции, тогда народ сразу становится патриотическим. Начинается война, тогда мы все сразу сплачиваемся. Но когда войны нет, тогда национальная идея расплывается.
— На одном выступлении Вы сказали, что в Вашей стране возможно все, кроме реформ.
— Я имел в виду успешные реформы. Мы еще не разгадали российский культурный код, мне немецкий более понятен, чем наш. Россиянин — это крестьянин, немец с рождения — или сельский хозяин, или буржуа, он участвует в государственных делах. У крестьянина — совершенно другие качества, он всегда враждебно настроен по отношению к государству, потому что оно у него постоянно что-то отнимает. Запад не в состоянии этого понять. ЦРУ думало в 90-е годы, что у нас дело дойдет до голодных бунтов. Полная чушь. В России не может быть никаких голодных бунтов, потому что русские всегда готовы к голоду. Их терпение столь велико, что они могут пережить несправедливость.

— При одновременной тяге к невоздержанности.
— Еще Достоевский говорил: русский человек — или зверь, или ангел. Если он не верит в бога, он может стать ужасным зверем. Почти никто этого не понимает, даже нам трудно это постичь.

— Является ли, на Ваш взгляд, Путин именно тем человеком, который нужен сейчас российскому народу?
— Многие говорят, что Путин, мол, разрушил Россию. Нет, наоборот: Россия разрушила Путина. Вначале он был прозападником, но когда он увидел у нас эту ситуацию… Это было, словно ему приходилось постоянно удерживать движущиеся тектонические платы, чтобы избежать землетрясения. Путин слышит тектонику, он слышит массы. Но ему, как и любому российскому правителю, трудно руководить государством, у населения которого нет никакого представления о демократии, которое не принимает участия в руководстве страной и которое, согласно непоколебимой традиции, добровольно всю власть делегирует одному единственному человеку. И которое потом ждет, что государство будет о нем заботиться, само, однако, ничего не делает. Наш историк Владимир Булдаков сказал, что либералы, мол, не понимают, что российский народ создает именно ту власть, которая соответствует их представлениям о власти.
— Считается, что русские не воинственны, однако нынешнее патриотическое настроение сбивает с толку. По данным одного опроса, 86% уверены, что мир, мол, боится России. И 75% считают, что это хорошо. А Вы считаете, что это хорошо?
— В том, что мир боится России, виноваты не русские. Запад оказывает на нас давление, также и переворот на Украине был сделан извне. Сегодняшний миропорядок отвечает интересам Америки.
— Давайте не будем сейчас спорить об Украине.
— Почему бы не поспорить? Я приведу вам лишь одну цитату из одной статьи бывшего чешского президента Вацлава Клауса: нынешняя ситуация спровоцирована Западной Европой и США, они хотели конфронтации с Россией и использовали Украину как несчастный инструмент. Не Путин спровоцировал эту ситуацию.
— Клаус является очень спорной личностью и далеко не объективен.
— Речь идет о конфликте двух цивилизаций. Между двумя столь разными мирами все время существует вражда. Западный человек всегда будет бояться русского, даже если бояться будет уже нечего. Но тогда он будет пить с ним водку, и все будет хорошо.
— Вы частично живете во Франции и в Италии. И говорите: в Европе дела плохи. Что, мол, беспардонная имитация демократии, политкорректность, мультикультурализм влияют на упадок Европы. Это звучит очень апокалиптически. Скажите, с российской точки зрения, все так плохо?
— Если мы уже не хотим вспоминать книгу Шпенглера «Закат Европы», даже папа Франциск говорит, что в Европе нет больше никаких новых идей. Это трагедия, она комичным образом связана тем, что нет никакого дефицита. Когда у человека в материальном плане есть все, и он чувствует себя абсолютно свободным, тогда он постепенно становится интеллектуальным животным. Повышение производительности труда стало навязчивой идеей — так же, как и абсолютизация прав человека. Когда права человека ценятся выше, чем его обязанности, то это разрушает гражданина, а в конечном счете — и государство. У немцев это не произойдет, они знают свои обязанности, там работает государство. Но итальянцы, испанцы или греки? Универсальные права человека — это иллюзия, большевистская идея. Так же, как мультикультурализм, разные культуры развиваются с разной скоростью.

— Вы считаете, что и единая Европа — это иллюзия?
— Колоссальная иллюзия. Я ожидаю некоторого возрождения национального духа в европейских странах. В Европе я делаю ставку на Германию, Вы, с моей точки зрения, там самая важная философская нация.
— Вернемся еще раз к Вашему фильму «Рай». Это совместное российско-германское производство. От съемок этого фильма у Вас осталось чувство, что, мол, у немцев есть серьезные ментальные проблемы. Не могли бы Вы разъяснить это подробнее?
— Они боятся сказать, что они — немцы. Они боятся гордиться своей страной. Да, в жизни Германии был трагический период. Но с тех пор выросло уже три поколения, которые не имеет ничего общего с национал-социализмом. Почему они не должны гордиться своей страной? «Немецкий патриот» звучит, однако, по мнению многих политкорректных идиотов, немного как «фашист». Откуда этот страх? Политкорректность убивает в Европе все.

— Есть достаточно стран, которые слово «фашизм» по-прежнему используют как дубинку, когда им что-то в Германии не нравится. Например, Польша, и, конечно, Россия, которая обвиняет немцев в том, что именно они поддерживали якобы фашистский режим в Киеве.
— Здесь политкорректность становится средством демагогии. Однако демагогия — это оружие посредственности. Кстати, во время съемок в Германии у меня было ощущение, что восточные немцы чаще играют роли нацистов, чем западные немцы. Так, например, у меня не было никого на роль Гиммлера, я никого не нашел. Возможно, у западных немцев в силу их воспитания чувство вины тяжелее, чем у восточных?
— Есть и западные немцы, которые играли Гиммлера, например, Ульрих Нётен (Ulrich Noethen) в «Бункере». Но это верно: ГДР в своем самовосприятии была антифашистским государством, и восточным немцам долго вбивали в головы, что у них мало общего с историей «Третьего рейха».
— Еще раз: по моим ощущениям, у немцев есть комплексы, которые культивируются искусственно. Например. национализм после Нюрнбергского процесса отождествляют с национал-социализмом. Но ведь это не одно и то же. В истории были замечательные националисты. Но националист и популист — это два слова, которые сегодня часто используются в качестве обвинения. Почему изначально должно быть плохо, если кто-то говорит вещи, которые в народе популярны? Извините, в Германии я бы так не говорил. Но Россия свободна от политкорректности, мы говорим иногда самые невероятные вещи.