Государь приехал
Наконец, в восьмом часу вечера Ставка получила из Пскова сообщение о том, что литерный А прибыл в Псков[48]. Ставка сразу же распорядилась о комплектовании литерных поездов «рабочей командой» для ремонтов путей, видимо предполагая дальнейшее следование Николая II[49]. Царский летописец Дубенский тоже, кстати, подтверждает эти намерения, заявив на допросе у следователя, что литерные поезда собирались покинуть Псков 2 марта в 3-4 часа дня[50]. К приехавшим литерным поездам прибыл главкосев Рузский, который, если верить Дубенскому, сначала находился в компании царской свиты. По свидетельству Дубенского, на задаваемые вопросы Рузский отвечал, что «нужно на всё соглашаться, иначе будет плохо» и добавил: «Надо сдаваться на милость победителя»[51]. Также Дубенский упоминал, что в качестве выхода из создавшегося положения предполагался манифест царя о разрешении формировать «ответственное министерство»[52].
Между тем Ставка проявляла нетерпение: в 22-20 генерал Алексеев обращается к царю с прошением об издании «высочайшего акта» о формировании правительства, подчиненного Думе. По словам Алексеева, единственная сила, которая противостоит «анархии» и «захвату власти крайне левыми элементами» - это думские деятели во главе с Родзянко, поэтому нужно немедленно издать акт, который «успокоит умы» и поможет думцам «остановить развал» и «восстановить порядок»[53]. Генерал Алексеев в этот раз не просто просил манифеста - он уже предлагал готовый манифест. Его текст составили генерал Алексеев, генерал Лукомский, «великий» князь Сергей Михайлович и камергер высочайшего двора Базили[54]. Вот текст манифеста, об издании которого Ставка буквально умоляла императора:
«Объявляем всем верным нашим подданным. Грозныи и жестокии враг напрягает последние силы для борьбы с нашеи родинои. Близок решительныи час. Судьба России, честь героискои нашеи армии, благополучие народа, все будущее дорогого нашего отечества требуют доведения воины во что бы то ни стало до победного конца. Стремясь сильнее сплотить все силы народные для скореишего достижения победы, я признал необходимым призвать ответственное перед представителями народа министерство, возложив образование его на председателя Государственной Думы Родзянко, из лиц, пользующихся доверием всеи России. Уповаю, что все верные сыны России, тесно объединившись вокруг престола и народного представительства, дружно помогут доблестнои нашеи армии завершить ее великии подвиг. Во имя нашеи возлюбленнои родины, призываю всех русских людеи к исполнению своего святого долга перед неи, дабы вновь явить, что Россия столь же несокрушима, как и всегда, и что никакие козни врагов не одолеют ее. Да поможет нам господь бог.»[55].
Эта телеграмма, по послереволюционным утверждениям генерала Рузского, была им доложена царю в 23 часа[56].
Между тем, в 22-30 Ставка вновь запросила Северный фронт: передана ли телеграмма генерала Алексеева царю? В ответ сообщили, что телеграмму забрал наштасев Данилов и понёс Рузскому, который будет докладывать Николаю II[57].
В 22-50 Ставка опять запрашивает о ситуации Северный фронт. Из Пскова отчитались, что телеграммы переданы главкосеву Рузскому для доклада царю и пока никаких распоряжений нет. Кроме того, устанавливается связь с Петроградом для разговора Рузского с Родзянко[58].
В 23-03 из Могилёва вновь запросили информацию о докладе царю. Северный фронт сообщил, что наштасев Данилов 10 минут назад (т.е. в 22-53) передал находящемуся на докладе генералу Рузскому телеграмму Алексеева.
В 23-25 сообщили, что из литерного возвратился наштасев и соединился с Родзянко. Телеграмма Алексеева вручена Рузскому в 23 часа во время доклада императору. Сам доклад к этому времени ещё продолжался[59].
Совершенно очевидно, что в Ставке проявляли крайнее нетерпение и всеми силами подгоняли генерала Рузского получить решение монарха. В самих литерных поездах обстановка тоже была возбуждённая. По словам Дубенского, «...все толкались из одного вагона в другой. Приходил Рузский, приходил Данилов, посылали Воейкова, приходили к государю. Тут в высшей степени было бурливое настроение...»[60].
«Бурливое настроение» было и во время доклада генерала Рузского Николаю II. Начальник штаба Северного фронта генерал Данилов утром 2 марта по прямому проводу рассказывал генералу-квартирмейстеру Ставки Лукомскому о том, как проходил доклад царю:
«Однако и ты [т.е. генерал Лукомский - прим. И.Я.], и генерал Алексеев отлично знаете характер государя и трудность получить от него определенное решение. Вчера весь вечер до глубокои ночи прошел в убеждениях поступиться в пользу ответственного министерства. Согласие было дано только к двум часам ночи...»[61].
Если принять во внимание, что доклад начался до 23 часов, то обсуждение проходило более 3 часов и, по всей вероятности, обсуждение было трудным. Император, как отмечают два высших генерала, в свойственной ему манере уклоняться от принятия «определённых решений» пытался и в этот раз уклонится от них, но Рузский был настойчив и убедителен. То, что у главкосева был избыток аргументов в пользу политического компромисса и его позиция была сильна, на наш взгляд, было очевидно и самому монарху, но поразительно, каким был не гибким, прямолинейным тугодумом Николай Последний! Даже оказавшись в тяжелейшей ситуации, он при принятии решения продолжал привычно для себя воспринимать в штыки неприятное для него мнение. Он безбожно путал обстоятельства: то, что было допустимо в будничные дни, было категорически неприемлемо в революцию.
Есть свидетельства, которые говорят о том, что Николай II сам выступил с инициативой акта о даровании «ответственного министерства» и чуть ли не сам составил его текст. Об этом неоднократно свидетельствовал дворцовый комендант Воейков в показаниях Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства (ЧСК). Описывая события революционных дней, Воейков утверждает, что 1 марта в Пскове «государь составил телеграмму Родзянко и приказал отправить по юзу»[62]. Чуть позже Воейков вновь говорит о том, что «государь написал телеграмму Родзянко относительно ответственного министерства»[63]. Царский летописец Дубенский на допросе ЧСК тоже показал, что «Государь предполагал послать телеграмму Родзянко» об «ответственном министерстве»[64]. При этом, по словам Дубенского, в телеграмме Николая II была оговорка, что министров иностранных дел, военного и морского назначал сам царь, а не Родзянко[65]. Таким образом, речь идёт не о том, что царь сам составил манифест, как об этом говорит Воейков, а о том, что император продолжил политическую торговлю и изъял часть министров в своё подчинение, превратив, таким образом, «ответственное министерство» в «полуответственное министерство». В этом случае понятен конфликт между Воейковым и Рузским, о котором рассказал следствию Воейков. Воейков жаловался следователям, что Рузский буквально вырвал у него телеграмму с манифестом Николая II о министерстве и не позволил Воейкову послать её самому. Реакция Рузского понятна: он не позволил Николаю II и Воейкову в такой напряжённый момент бессмысленно торговаться. Наличие такого конфликта между Рузским и Николаем генерал подтвердил в беседе по прямому проводу с Родзянко - Рузский рассказал, что первоначально царь хотел, чтобы правительство сформировал Родзянко, но ответственное оно было перед монархом, но Рузский сумел настоять на ответственности правительства перед думой (подробнее об этой беседе ниже).
Опираясь на документы Ставки и Северного фронта, можно предположить с достаточной долей уверенности, что показания Воейкова и Дубенского свидетельствуют не о том, что царь самостоятельно замыслил манифест о даровании «ответственного министерства» и уж тем более не о том, что он его составил, а о том, что Николай II продемонстрировал свою полную несостоятельность как политика и в критический момент революционной опасности для монархии умудрился тянуть волынку дворцовых интриг. В ходе напряжённого диалога Николая II и генерала Рузского, проходившего в «собственном» поезде, Рузскому удалось снять с повестки дня полумеру царя и настоять на тексте манифеста, который подготовила Ставка.
Рузский и император то и дело прерывали свою трудную беседу, чтобы сделать поручения. В 22-30 наштасева Данилова послали связаться с Петроградом и запросить возможность переговоров Рузского с Родзянко. Офицер штаба Петроградского военного округа, связавшись с Думой, подтвердил возможность таких переговоров и их время: Родзянко готов был переговорить не ранее 2-30 ночи[66]. Затем Николай II собственноручно[67] составляет телеграмму с распоряжением генералу Иванову о том, чтобы тот никаких мер до приезда царя и доклада ему не предпринимал и в 0-20 ночи 2 марта эта телеграмма уходит в Царское Село[68].
В 0-25 2 марта Ставка, желая усилить позиции Рузского и ускорить принятие царём манифеста об «ответственном министерстве», посылает в Псков сведения о ситуации в Петрограде. Ставка сообщала о переходе на сторону революции конвоя его величества; о желании императрицы переговорить с Родзянко; о намерении «великого» князя Кирилла Владимировича вступить в переговоры с думой; о революции в Москве; об аресте членов правительства; о назначение комиссаров по районам Петрограда[69]. Слухи о переходе конвоя его величества на сторону революции 1 марта были преувеличены: конвой продолжал охранять Александровский дворец и находившуюся в нём императорскую семью. Но зато само Царское Село и его гарнизон уже были во власти революции, но об этом ниже.
Наконец в 1-10 из Пскова последовала депеша:
«...Первое, что в два с половиною часа сегодня, 2 марта, главкосев будет говорить по аппарату с председателем Государственнои Думы Родзянко, по особому уполномочию его величества. Есть надежда на благоприятное разрешение. Второе. У нас имеются сведения, что гарнизон Луги перешел на сторону Комитета. Эшелоны с воисками, предназначенными в распоряжение генерал-адъютанта Иванова, задержались царским поездом между Двинском и Псковом. В виду событии в Луге возникает вопрос об их обратном возвращении, о чем главкосев будет иметь всеподданнеишии доклад у государя.»[70].
После этой телеграммы стало очевидно, что царь согласился на политический компромисс и от его имени об этом компромиссе поручено сообщить Родзянко. Намечающиеся переговоры ставили крест на карательной операции, а тревожные известия о восстании лужского гарнизона настойчиво указывали на необходимость скорейшего возврата фронтовых частей на свои позиции. С этого момента началось сворачивание карательной операции.
В 1-20 2 марта наштасев Данилов передал приказ в V армию о возврате фронтовых частей, снятых для карательного похода, обратно в армию из-за невозможности проехать дальше станции Луга и предстоящих переговоров с Родзянко[71].
В 1-58 2 марта Ставка запросила у Николая II возможность двинутые в столицу войска Западного фронта вернуть назад, а войска Юго-Западного фронта не отправлять в Питер[72]. И одновременно, в 2-02 2 марта, основываясь на «повелениях» императора, Ставка распорядилась, чтобы командование Северного и Западного фронтов «вследствие невозможности продвигать эшелоны воиск, направляемых к Петрограду, далее Луги» задержало движение эшелонов на крупных станциях, а те части, которые ещё не погружены в эшелоны, не грузить[73].
В 2-30 2 марта из Пскова наштасев Данилов передал в Ставку, что «государь император» отдыхает и поэтому решение относительно войск Юго-Западного и Западного фронтов последует только утром. Данилов сообщил, что главкосев Рузский своим решением задержал войска с Северного фронта* (* - позднее Рузский написал, что это решение было принято «По велению Государя»[74]) на станциях и рекомендовал сделать Ставке то же в отношении войск Западного и Юго-западного фронтов[75].
В 3-30 2 марта из штаба Северного фронта в 42 корпус последовало «высочайшее повеление» об отмене переброски в Петроград батальона Выборгской крепостной артиллерии[76].
Документы свидетельствуют, что принятое решение о прекращении карательной экспедиции не сразу было реализовано: из телеграмм видно, что генералы только задержали войска на станциях и не грузили новые в эшелоны. Распоряжения о возврате в места дислокации были даны только 68-му Бородинскому полку, 67-му Тарутинскому полку и батальону Выборгской крепостной артиллерии, т.е. тем частям, которые и так не могли сдвинуться с места. Действительная отмена карательной операции Николаем II, как это ни странно прозвучит, произошла только в 12-26 2 марта[77], спустя 12 часов после принятия решения о даровании «ответственного министерства».
Династический вопрос
Казалось бы, выход из сложнейшего кризиса найден, решение способное остановить революцию принято. Рузский с разрешения Николая II собирался озвучить манифест царя о даровании «ответственного министерства» в революционный Петроград. В 3-30 ночи 2 марта начался «разговор» по прямому проводу между главнокомандующим армиями Северного фронта генерал-адъютантом Рузским и председателем Государственной думы Родзянко. Это был долгий диалог, который продолжался 4 часа и завершился в 7-30 часов утра 2 марта[78].
Вначале Рузский выяснял, почему Родзянко не приехал в Псков на встречу с царём, которую так ждали Николай II и Рузский. Председатель гос.думы сообщил о двух причинах: первая заключалось в том, что карательные войска, посланные на подавление революции, взбунтовались и захватили станцию Луга. Вторая причина заключалась в том, что Родзянко не мог покинуть столицу, поскольку «до сих пор верят только мне и исполняют только мои приказания»* (* - отметим, что действительная причина состояла в том, что рабочие-железнодорожники просто не предоставили поезда Родзянко, справедливо посчитав, что он едет на сговор с царём).
Выяснив причины отсутствия Родзянко, генерал перешёл к делу. Он сообщил, что царь сначала хотел поручить Родзянке составить правительство, которое подчинялось царю, но затем изменил своё мнение и решил, что правительство должно быть ответственным перед думой. Завершая рассказ, главкосев спросил у Родзянко: готов ли тот принять это предложение? если готов, то ему передадут специально составленный по этому случаю манифест. Запросив немедленно сам манифест, Родзянко сказал Рузскому, что «его величество и вы не отдаете отчета в том, что здесь происходит». Характеризуя революционную обстановку в столице председатель гос.думы сообщил, что «наступила такая анархия, что Госуд. Думе вообще, а мне в частности, оставалось только попытаться взять движение в свои руки и стать во главе для того, чтобы избежать такои анархии при таком расслоении, которое грозило гибелью государства». Но сделать это в полной мере Родзянко не удалось и «народные страсти так разгорелись, что сдержать их вряд ли будет возможно», поэтому «то, что предлагается вами, уже недостаточно, и династическии вопрос поставлен ребром». Генерал спросил Родзянко: в каком виде планируется решать «династический вопрос»? На что главный думец ответил («с болью в сердце»), что «грозное требование отречения в пользу сына, при регентстве Михаила Александровича, становится определенным требованием». Рузский ответил, что нужно такое решение, которое дало бы немедленное умиротворение, поскольку «войска на фронте с томительнои тревогои и тоскои оглядываются на то, что делается в тылу». Генерал заверил, что направленные в Петроград войска останавливаются, а генералу Иванову дано распоряжение ничего не предпринимать. Родзянко, задабривая и располагая к себе генерала, рассказал о сплочении всех войск и народа вокруг думы и идеи победоносной войны и, что армия ни в чём не будет знать нужды. Примечательна концовка этого «разговора»:
«— ...Последнее слово, скажите ваше мнение, нужно ли выпускать манифест? Рузскии.
— Я право, не знаю, как вам ответить. Все зависит от событии, которые летят с головокружительнои быстротои. Родзянко.
— Я получил указания передать в ставку об его напечатании, а посему это и сделаю, а затем пусть что будет. Разговор наш доложу, если вы против этого ничего не имеете. Рузский.
— Ничего против этого не имею и даже прошу об этом. Родзянко.
— До свидания, да поможет вам бог!»[79].
Оценка положения в стране и необходимые действия для стабилизации монархии, которые Родзянко изложил в «разговоре» с главкосевом, обескуражили генерала Рузского. Планы по выходу из революционного кризиса, которые вынашивали Ставка и Северный фронт, Родзянко разрушил, заявив, что ситуация балансирует на грани «гибели государства». Родзянко совершенно верно описал «анархию» рабочих и солдат и заявил, что успокоения в массах нет. Он знал о чём говорил: на его глазах произошёл захват Таврического дворца солдатами и рабочими; он находился в одном здании с работающим Советом рабочих и солдатских депутатов; он каждую минуту мог лично убедиться в настроениях простых солдат и рабочих, которых встречал в коридорах дворца, перед которыми выступал, от которых выслушивал нелицеприятные реплики. В конце концов, Родзянко буквально накануне измерил весь объём ненависти и революционного запала, когда солдатская масса возмутилась его попыткой вернуть офицеров в казармы на прежних, царских условиях. Родзянко понимал, что «ответственное министерство» для восставших рабочих и крестьян не имеет никакой ценности, ничего для них не меняет и не решает ни единого вопроса революции. Но Родзянко очень хотел спасти от гибели своё государство, не Россию, а именно своё - буржуазно-помещичье - государство с попкой-царём во главе. Рузский и всё командование армии было озабочено победным для себя завершением империалистической бойни и остро нуждались в «немедленном умиротворении». Неспособность подавить мятеж даже на станции, которая находится в 140 километрах от тебя, отрезвляла царских генералов и делала их более покладистыми. Словом, Рузский не мог спорить с Родзянко: у него не было ни единого аргумента в пользу «немедленного умиротворения» «ответственным министерством». Предложение председателя гос. думы даже не дискутировалось - оно было принято, и принято сразу, без колебаний. Интересно, что манифест о правительстве оба решили всё же напечатать. Даже сами себе Родзянко с Рузским не смогли объяснить для каких целей нужен этот бесполезный документ, что, на наш взгляд, свидетельствует об известной степени растерянности этих двух деятелей.
Пока Родзянко и Рузский «разговаривали» текст их «беседы» одновременно передавался в Ставку в Могилёв[80]. Таким образом, Ставка владела оперативной информацией. В период с 3-30 по 10-15 2 марта из Могилёва было отправлено предписание Алексеева всем главнокомандующим фронтами, в котором вкратце изложил все события. В конце предписания говорилось, что необходимость смены монархов Николаю II будет доложена утром. При этом отмечалось, что главкосев крайне скептически смотрит на то, что Николай примет это решение, поскольку даже на дарование правительства уговорить царя «было очень трудно». Наштаверх завершил предписание следующим:
«Пока же необходимо принимать все меры к тому, чтобы не началась анархия в армии. Необходимо действовать крайне осмотрительно и осторожно»[81].
Генерал-квартирмейстер Северного фронта Болдырев вспоминал, что глубокой ночью его вызвали в аппаратную фронта, в которой в это время начальник штаба генерал Данилов заканчивал передавать текст манифеста об «ответственном министерстве». Здесь же был главкосев Рузский, который по словам Болдырева «сильно утомленныи сидел в расстегнутом кителе, весь окутанныи табачным дымом. «Неважные дела», обратился он ко мне»[82]. Болдырев получил задание составить телеграмму для Ставки с отчётом о переговорах Рузского с Родзянко. Из составленной генералом Болдыревым телеграммы главкосев вычеркнул «подробности по династическому вопросу», сказав: «подумают еще, что я был между ними посредником в этом вопросе»[83]. Действительно, в телеграмме №1224/Б, отправленной Северным фронтом в Ставку, нет ни слова о «династическом вопросе». Передав суть переговоров, Рузский доложил, что разговор с Родзянко он может передать царю только в 10 часов утра и предлагал до этого не публиковать манифест о даровании «ответственного министерства»[84]. Не дождавшись 10 часов утра, наштаверх генерал Алексеев стал подгонять Рузского: в 9 часов утра 2 марта Ставка связалась с Северным фронтом и настойчиво предложила отбросить в этот момент «всякие этикеты» и разбудить царя для того, чтобы постараться убедить его в необходимости отречения в пользу сына. Отречение необходимо, поскольку на кону не только судьба самого Николая, но и судьба «всего царствующего дома и России»[85]. От Северного фронта отвечал наштасев генерал Данилов. Он доложил, что Рузский собирается к царю через час и смысла форсировать события ради одного часа не видит. Потом добавил, что исход встречи Рузского с царём он оценивает крайне скептически, поскольку хорошо знает Николая II[86]. Кстати, в 5-15 2 марта, пока император спал, генералу Алексееву пришло царское повеление о разрешении публиковать манифест об ответственном министерстве[87], но судя по опубликованным документам, Алексеев этого не сделал.
Что касается прекращения самой карательной операции, то в 3-45 ночи 2 марта Западный фронт распорядился задержать движение на Петроград частей 9-ой пехотной и 2-ой кавалерийской дивизий и отменил погрузку ещё не отправленных частей[88]. К 11 часам утра 2 марта нахождение эшелонов с фронтовыми частями было следующим:
«Северныи фронт. Те, которые южнее Луги, наштасев приказал вернуть в Двинск и Креславку.
Западныи фронт. Два эшелона (головные) задержаны в Режице, три эшелона задержаны в Двинске, три эшелона задержаны в Полоцке, один — в Молодечно, три — в Минске, два — на участке Минск — Заречье будут задержаны в Минске, и два останутся в Сенявке.»[89].
В 12-26 дня 2 марта царь согласовал разворот войск, посланных с Западного фронта, и остановку мобилизации войск с Юго-Западного фронта[90]. А в 13-44 и 13-48 2 марта генерал Алексеев послал главкозапу генералу Эверту и главкоюзу генералу Брусилову распоряжение о возврате карательных войск на фронт[91]. На этом карательная экспедиция была и фактически, и официально завершена.
Продолжение следует...
И.Якутов
ПРИМЕЧАНИЯ:[48] - Ставка и революция. Штаб верховного главнокомандующего и революционные события 1917 - начала 1918 года. По документам Российского государственного военно-исторического архива: Сборник документов: В 2 т. Том 1, стр. 229.
[49] - Красный архив. Том 2(21). 1927, стр. 47-48.
[50] – Падение царского режима. Том 6, стр. 409.
[51] - там же, стр. 404.
[52] - там же, стр. 404; 405.
[53] - Красный архив. Том 2(21). 1927, стр. 53.
[54] - В.М. Пронин. Последние дни царской Ставки/Февраль 1917 глазами очевидцев, стр. 319.
[55] - Красный архив. Том 2(21). 1927, стр. 53-54.
[56] - Русская летопись. 1922. №2, стр. 123.
[57] - Красный архив. Том 2(21). 1927, стр. 51.
[58] - там же, стр. 52.
[59] - там же, стр. 52.
[60] - Падение царского режима. Том 6, стр. 405-406.
[61] - Ставка и революция. Штаб верховного главнокомандующего и революционные события 1917 - начала 1918 года. По документам Российского государственного военно-исторического архива: Сборник документов: В 2 т. Том 1, стр. 274.
[62] - Падение царского режима. Том 3, стр. 69.
[63] - там же, стр. 76.
[64] - Падение царского режима. Том 6, стр. 404.
[65] - там же.
[66] - Русская летопись. 1922. №3, стр. 124-125.
[67] - там же, стр. 112.
[68] - Красный архив. Том 2(21). 1927, стр.53.
[69] - там же, стр. 54-55.
[70] - там же, стр. 61.
[71] - там же, стр. 64.
[72] - там же, стр. 60.
[73] - там же.
[74] - Русская летопись. 1922. №3, стр. 127.
[75] - Ставка и революция. Штаб верховного главнокомандующего и революционные события 1917 - начала 1918 года. По документам Российского государственного военно-исторического архива: Сборник документов: В 2 т. Том 1, стр. 261-262.
[76] - Красный архив. Том 2(21). 1927, стр. 54.
[77] - там же, стр. 64.
[78] - Ставка и революция. Штаб верховного главнокомандующего и революционные события 1917 - начала 1918 года. По документам Российского государственного военно-исторического архива: Сборник документов: В 2 т. Том 1, стр. 263.
[79] - Красный архив. Том 2(21). 1927, стр. 55-59.
[80] - Русская летопись. 1922. №3, стр. 133.
[81] - Ставка и революция. Штаб верховного главнокомандующего и революционные события 1917 - начала 1918 года. По документам Российского государственного военно-исторического архива: Сборник документов: В 2 т. Том 1, стр. 268-269.
[82] - Красный архив. Том 4(23). 1927, стр. 253.
[83] - там же.
[84] - Ставка и революция. Штаб верховного главнокомандующего и революционные события 1917 - начала 1918 года. По документам Российского государственного военно-исторического архива: Сборник документов: В 2 т. Том 1, стр. 270-271.
[85] - там же, стр. 273.
[86] - там же, стр. 274.
[87] - там же, стр. 270.
[88] - Красный архив. Том 2(21). 1927, стр. 55.
[89] - там же, стр. 70.
