Я уверен: «Матильда» не всколыхнула бы так наше общество, если б не столетие Революции. Сто лет — это очень мало. Один очень высокопоставленный человек мне рассказывал, как, общаясь с беглым депутатом Пономаревым, который принялся хвастаться своей бабушкой — старой большевичкой — вдруг осознал, что перед ним сидит внук человека, который лично подписывал приказ о расстреле обоих его дедов. Все ещё живо, не пережито, не ушло в плюсквамперфект.

Каким был царь? Его называли тряпкой и слабаком — таковым он точно не был. Он вешал и расстреливал, снимал и назначал министров, принимал большие решения — включая, например, решение лично возглавить армию в катастрофическом 1915 году. Но он был безнадежный мажор, плоть от плоти петербургской «золотой молодежи», любитель новомодных гаджетов и аристократических развлечений, глубоко презиравший и чиновников, и бизнес, и интеллектуалов, не говоря уже о народных вождях. Его хиленькая коммуникация с низовым, народным монархизмом строилась только через религию — к которой, в свою очередь, глубокое презрение питала чуть ли не вся элита. Он впитал от отца и от Победоносцева идею «жесткой руки», благо перед глазами была судьба деда — но не имел ни воли, ни последовательности в «закручивании гаек» — в итоге они то закручивались, то откручивались, пока не сорвались с резьбы.

С Лениным они почти ровесники — два года разницы. Одно поколение, одна история. Именно к отцу Николая, царю Александру, обращалась мать Владимира с просьбой о помиловании для своего старшего сына Александра — тот, как известно, от помилования отказался. Ленин, также будучи, по собственному выражению, «помещичьим дитем», имел, как ни странно, много общего с последним Романовым. Взять хотя бы, что как тот, так и другой не имели почти ни капли русской крови, но при этом как могли подчеркивали свою русскость. Оба потеряли братьев. Оба много путешествовали по миру в разные годы. И, главное, оба, в общем, по складу личности и базовым навыкам не очень-то подходили на роль руководителей страны — Ленин до прихода к власти руководил лишь газетой и карликовой маргинальной партией, а Николай так и вообще ничем не руководил.

Но у Ленина было то, чего не было у Николая — железная воля, глубокая убежденность в собственной правоте и беспощадная жестокость фанатика. А ещё — деталь, которую часто упускают — Ленин, в отличие от Николая, был сциентистом, глубоко верящим в прогресс и силу научного знания. При этом Ленин — провинциал, характерный поволжский типаж человека действия, презирающего философские тонкости и вообще все «бесполезное», чуждого богемным исканиям столичной элиты и бесконечного рационалиста.

Читая Ленина и о Ленине, я всегда поражался, каким он стал под конец жизни, где-то года с 1919-го, консерватором почти во всем. Словно бы после того, как свершилась месть царизму за брата, им овладела тоска по той, дореволюционной России, вместо которой получилось большевистско-пролетарское черт-те что, и он, будто по какой-то ошибке, оказался знаменем этого черт-те чего. В особенности, конечно, «пролетарское искусство», из которого везде торчали уши декадентского Серебряного Века, вызывало у него неизменное брюзжание. Он ухватился за нэп и за идеи Бухарина как за путь к «нормализации», к выходу из всей этой фантасмагории «трудармий» и «пролеткультов». А закончил свои дни натуральным русским барином в бывшей усадьбе Морозовых, с самоваром и пирогами.

Наконец, о Керенском. Он очень много чего наговорил в эмиграции, благо и пережил даже Гагарина с Че Геварой. Но чем больше он говорил, тем больше было понятно, что человек он был случайный, много уступающий в масштабе личности не то что Ленину, а даже и Николаю. Революцию себе на голову он призвал сам, вооружив большевизированных рабочих Питера в дни корниловского мятежа. Как любому человеку «системы», регулярная армия казалась ему большей угрозой, чем какие-то там политические активисты, пусть даже с низовой поддержкой. За что и поплатился в октябре.

Главный для меня вывод — Ленин, конечно, никакой не революционер. Он именно контрреволюционер — единственный из всех тогдашних деятелей, кто оказался, парадоксальным образом, способен остановить стихию «революции» и направить ее в русло строительства новой системы. Той, которую он вчерне описал уже в «Государстве и революции», сидя в шалаше в Разливе. Революцию делали Гучковы, черти, министры, Родзянки, мать их за ноги ((с)Владимир Владимирович), а в итоге шут Керенский в роли абсолютного вождя с диктаторскими полномочиями, массовой популярностью и полной управленческой недееспособностью. И его сюжет — это вечное предупреждение «элитам», заигрывающимся в свои амбиции и хотелки, спесивым «меритократам»: контроль не абсолютен. Где-то всегда есть тот, кто сможет взять и удержать рычаги, хотя на первый взгляд вроде бы кажется, что нет такой партии.